Северный ветер
Шрифт:
— Слепая месть… — говорит Ян, пожимая плечами.
— Слепая ненависть и слепая месть, — соглашается Мейер. — Слепое взаимоистребление. Вся жизнь стала незрячей.
Он резко поворачивается и спешит в дом.
Когда Ян с Марией входят, Мейер сидит на стуле у изголовья кровати и, откинув простыню, смотрит: глаза его полны слез. Ян не сразу догадывается, в чем дело. Не сразу понимает, что отец мертв. Мария уже увидала и стала бледней покойника. Нервы сдали… Она всегда боялась мертвецов. Ян отводит ее в сторону и усаживает на стул так, чтобы труп
Сам он не очень удивлен и расстроен. Словно чужой, разглядывает Ян восковое, высохшее лицо человека на кровати. Давно уже порвались у них те святые, воспетые поэтами узы кровного родства. Лишь на сердце тоскливо и неприятно, как при виде всякого мертвеца.
— Замучили, — с горечью произносит он. — Что им старик сделал плохого?
Мейер сидит, охваченный тяжкой думой: «Чего они хотят достичь? Этак, пожалуй, превратишь в противников даже тех, что по возрасту и мировоззрению мог бы стать опорой старого порядка!»
— А он уже больше не будет ничьей опорой…
Видя, что Ян намерен сказать еще что-то, Мейер подымается, осторожно накрывает покойника простыней и глубоко вздыхает.
— Спи спокойно, старый друг. Я вернулся слишком поздно. Прости, что я не выполнил свой долг перед тобой. Такова уж теперь жизнь. Все мы эгоисты и слепцы. И судьба тоже безглазая…
Он зовет Цериниете.
— До воскресенья покойник останется здесь, — заявляет он властным тоном управляющего. — О похоронах позабочусь я. Глядите, чтобы сюда не забрались кошки, чтобы крысы не обгрызли… И вещи… Молчите! Я знаю! Все, что вы забрали, вернуть. Все, до последней мелочи.
Они уходят. Мейер снова впереди, Ян с Марией следуют чуть поодаль.
Всю дорогу они молчат. У самой школы Мейер наконец оборачивается:
— О том, кто виноват в мучениях и гибели старика, следовало бы задуматься. Они или вы? Вы твердите о новой, высшей правде, — где же она, ваша правда?
Он ускоряет шаг, оставляя Яна и Марию немного позади…
Вечер тянется тихо, монотонно, гнетуще. Мейер отмалчивается, а остальные остерегаются раздражать его. Вначале мамаша еще жалуется на свои болезни, на невнимание к ней, на нестерпимый холод в квартире — на все вокруг. Сейчас Мейера это совсем не трогает. Он смотрит на жену холодно, отчужденно. Мысли его витают где-то далеко.
Мария все еще не может забыть жуткое лицо мертвеца. Она нервно морщится и кутается в платок, будто от озноба. Ее заботит одно: как бы попозже лечь спать, чтобы не пришлось долгую ночь мучиться от бессонницы и страха.
Ян хмур, мрачен, как и все эти дни. Он тоже невольно вспоминает о покойнике. Прошлое назойливо лезет и голову, переплетаясь с уродливым, гнетущим ощущением настоящего…
Около семи часов приходит новый, совсем нежеланный гость: Мартынь… Продрогший, заиндевевший, вконец измотанный. Увидев Мейера, он застывает на пороге.
— О… извините. Я хотел было попросить у брата чего-нибудь поесть. Полчасика отдохнуть и погреться. Не знал, что вы здесь.
— Думали, что меня вообще уже нет. Неприятная неожиданность, не
— Ничуть! О вас я не знаю ничего — ни хорошего, ни дурного. Обвинения против вас не доказаны. А я никого не сужу прежде, чем мне не ясна до конца вся вина. Ради чего стал бы я делать для вас исключение?
— Да разве вы не понимаете, что ваше обвинение одновременно и приговор… Самый скорый, беспощадный суд, какой когда-либо существовал. — Спохватившись, он горько усмехается. — Таким был ваш суд, но, к счастью, он просуществовал недолго. Ваше время прошло. Сами-то вы понимаете?
— Совершенно ясно. Стоит только взглянуть на ваше лицо.
— Да разве во мне дело! — Лицо Мейера действительно становится спокойно равнодушным. — По мне, вы можете отдыхать здесь хоть целый час. Не знаю, как посмотрит ваш братец. Он в таких случаях очень… осторожен.
Ян сидит как на иголках.
— Разве я говорю нет… Я с радостью. Если только тебе самому… Мы ведь у самой дороги живем. Тут часто проезжают драгуны.
— Сегодня я повстречал их четыре раза. Со временем к этому привыкаешь. Ну, а те, чье время прошло, должны привыкать ко всему…
Мария пододвигает Мартыню стул. Из корзины, предназначавшейся для старого Робежниека, она выкладывает все на стол.
— Присаживайтесь. Закусывайте и грейтесь! Ноги у вас совсем мокрые. Разве на дорогах такой глубокий снег?
— На дорогах — нет. Но мне, сударыня, случается идти и без дорог. — Мартынь ест сдержанно, и все-таки в каждом его движении чувствуется, как он зверски проголодался. Мамаша глядит на него с нескрываемым отвращением, а Мария — в ребячьем восторге.
— Ешьте, не стесняйтесь. Вы, должно быть, не обедали?
— Не пришлось, сударыня. — Мартынь улыбается ей и кивает головой.
Мейер долго и внимательно разглядывает его.
— Не понимаю, зачем вы бродите в здешних краях. Не разумнее ли для вас исчезнуть? И по возможности скорее?
— Пожалуй, так! Однако вы, надеюсь, понимаете, что я появился здесь не просто по собственной воле и не могу уйти по своему желанию.
— Да, да. Партия, революция — и так далее. А что от всего этого теперь осталось? Где она, ваша партия и ваша революция? Вы же согласились со мною, что ваше время прошло. В предместьях Риги леса полны скрывающимися революционерами. Каждым поездом уезжают они в Россию по подложным паспортам. Что же вы один собираетесь тут делать?
— Ну, быть может, у меня какое-нибудь особое поручение.
— Допустим. Только я вам вот что скажу: поручение и вся ваша революция — ерунда. С этим покончено, но можно еще спастись — поодиночке. Я ведь смотрел на вас серьезно, ждал чего-то грандиозного. А трагедия оказалась фарсом. Не обижайтесь, просто не подберу более подходящего слова. Вместо мощного подъема масс — выходки головорезов. Поджог имений, порубка леса, охота на барских козуль — разве это революция? Какая-то неудачная комедия и ничего больше. Вот наконец она и кончилась. Занавес опущен. Чего вы ждете? Чтобы вас под конец освистали?