Северские земли

Волчок Сергей

– Всё!!! Своими ушами лешачиху слышала. Вернула она мне моё!

Бережно подняла с порога уже почти охрипшего Ждана, чмокнула заплаканное красное лицо и приложила к груди.

Ждан, всё ещё внутренне дорёвывая, судорожно глотал молоко, и клялся самому себе, что отныне – никаких задумчивых выражений лица и никакой стрельбы глазами за взрослыми. Только погремушки, только хардкор! Отныне, как завещал вождь мирового пролетариата – конспигация, батенька, и ещё газ конспигация!!! А то и впрямь – дело если не омутом, то костром кончится.

***

Когда

уже легли спать, Лушка вдруг сказала:

– Тит! Спишь?

– Чего тебе? – поинтересовался невидимый в темноте хозяин.

– Мне бы это… - замялась кормилица. – В церкву бы мне попасть, на службе постоять, причастится да исповедаться. Его вон батюшке под благословение поднести. Тревожно что-то на душе.

– Понимаю. – пробасил в ответ Тит. – Ну так давай в субботу в Гранный холм и пойдём. Там заночуем, а утром – на воскресную службу. Я и сам давно не был, да и вас у батюшки записать надо. Всё равно же узнают, что вы у меня живёте, хлеба-то я на двоих теперь покупать буду.

Всё, давай спать. День хлопотный был.

Глава 20. "Брат ты мне, или не брат..."

Лес Ждана подавлял. В прошлой жизни он был в лесу лишь дважды – ненадолго и случайно. Но тот лес – мёртвый, пустой, истоптанный, загаженный пластиком и бумажками, запятнанный кострищами – не шёл ни в какое сравнение с этим. Это сложно объяснить, но… Почему-то стоило лишь на пару десятков шагов отойти от кордона – становилось пронзительно ясно, что на многие-многие вёрсты вокруг нет других людей, кроме них троих. Но при этом человек здесь никакой не царь природы, а смиренный гость, проситель, если хотите. К чаще и её созданиям надо было относиться уважительно, ведь стоило только здешнему хозяину захотеть – и никто из них троих не вышел бы из леса.

При этом лес вовсе не был злым. Лес был предельно равнодушен – и это пугало больше всего. Лес просто был, был всегда. Он равнодушно взирал, как волосатые некогда человеки распрямляются, изобретают лук и приручают собак, как у них возникают и рушатся государства. Ему не было дела до короткоживущих людишек, и он не видел большой разницы между селом Гранный Холм, поставленным людьми на отвоёванных у него землях, и муравейником, построенным мурашами на поляне из сосновых иголок.

Пусть стоят.

Всё равно и то, и другое – до поры.

Лес Ждана подавлял. Но и восхищал – тоже.

Он был настолько красив, что им нельзя было не восхищаться. Собственно, Ждан всю дорогу именно тем и занимался, что глазел вокруг, благо всю дорогу его по очереди несли на руках. «Слинга» сегодня не было – Тит перед выходом мягко посоветовал не брать в село роскошную шаль княгини:

– Барская это вещь, не наша, не мужицкая. Я-то ладно, я вопросов задавать не буду, а вот людям на рты платок не накинешь. Пойдут слухи про богатую шаль у приблудной бабы, а тебе оно надо?

Лушка покраснела, кивнула, и спрятала подальше единственную память о настоящей матери Ждана.

Любая дорога

рано или поздно заканчивается, закончился и лес, и путники вышли к селу. Гранный холм был в полной мере лесным селом. Церковь, избы, огороды, расчищенные поля вокруг – всё это как будто теснилось друг к другу, а лес обступал их со всех сторон. По словам Тита, чужих в селе практически не бывало – больно уж далеко до ближайших поселений. Разве что купцы пару раз в году заедут, да путники какие-нибудь решат срезать дорогу, и едут напрямик через лес.

К селу подошли уже поздним вечером, и Тит сразу повёл Лушку к батюшке, у которого обычно и останавливался, когда приходил в село. Перед домом егерь остановился и сказал:

– Батюшка у нас – человек сурьезный. Очень сурьезный. Он сам из дворян, с Даром, всё как положено. Никто не знает, почему его в наш приход определили – сама знаешь, какие попы обычно в дальних сёлах служат. А наш – учён, причём настолько учён, что другие благородные, ко мне на охоту наезжавшие, говорили, что его хоть спросонья в столичный собор служить ставь – не опозорится. Я, собственно, к чему – ты ему не ври, Анфис. Он враньё чует, Дар у него. Просто не говори, чего не хочешь – так даже лучше будет, он умолчание простит, а вранья не любит.

Батюшка и впрямь оказался человеком презанятнейшим, Ждан таких ещё не встречал. Немолодой, если не сказать – старенький, но при этом живчик, ни секунды не сидящий на месте. Не было в нём ни капли степенности и основательности, обычно отличающих священников. Да и с виду был не сильно благообразен – небольшого росточка, толстенький, с изрядным брюшком, с окладистой бородой, но при этом – лысый как яйцо! Между этими самыми примерными чертами лица – бородой и лысиной – торчал нос-картошка и блестели два синих глаза, да не просто синих, а прямо-таки бирюзового цвета.

Глаза и выдавали характер этого плюшевого колобка – невозможно было утаить светившийся в них живой ум и неуёмное, почти детское любопытство.

Попадья – совсем уже седенькая старушка, быстренько накрыла на стол, поужинали за разговорами о пустяках, и лишь после этого Тит перешёл к делу:

– Вот, батюшка, на бабу с дитём в лесу наткнулся. Волки их чуть не погрызли, я в последний момент успел. Попросилась у меня пожить – идти, мол, некуда. Больше недели уже живут, а пусть бы и дальше – я не против. Но вписать бы их куда надо, чтобы не бродягами безродными числились, а? Сейчас, говорят, вам всех в книгу специальную вписывать сказали.

– Вписать? – хмыкнул батюшка. – Вписать можно. Только не ко мне. Верно говоришь, было такое распоряжение год назад от начальства моего – чтобы, говорят, как в Польше и Литве всё было, чтобы всех людей записывали[1]. Вот только моя книга, дикий ты человек, знаешь как называется?

[1] В параллельном мире полезный обычай ввели на полвека раньше. В нашем мире метрические книги и ревизские сказки повсеместно появились к середине XVIII века.

– Нет, - потупился Тит.

– Метрическая, или, по-другому, троечастная – наставительно пробасил поп. – А знаешь, почему, неграмотный ты человек?