Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр
Шрифт:
В те дни полиция была такой отсталой. Они были жестоки, тут нечего и говорить. Такие школьные громилы – кованые ботинки и дубинки, приготовленные для всех, у кого есть к ним вопросы. Но устроив на нас облаву на набережной, когда причалила лодка, они и понятия не имели, как выглядит член группы Sex Pistols. Не было никого, кто бы отвечал за это наше фиаско, поэтому они спустились на пристань, чтобы найти длинноволосых. Однако большую роль сыграл тот фактор, что я был очень молод – прыщавый мальчишка в смокинге на двадцатидюймовой талии. «Да какой он хулиган? Не смеши меня, позови старших!» Вместо этого они арестовали моего брата Джимми и целую кучу других людей.
В тот день, казалось,
Вечером я немного побродил по набережной с Сидом и Винсом, близким другом Сида, ища, чем бы заняться. Делать было особо нечего, потому что денег не было. Поэтому я побрел обратно в свое скромное жилище. Помню, я много прошел пешком и был очень раздражен, поскольку не люблю ходить, когда пьян. Потому что это все равно что вообще не ходить.
Со всем этим возмущением и заголовками газет неделю или две спустя на меня напали возле паба на задворках Хайбери-Квадранта, рядом с Wessex Studio, где мы записывали альбом. Сомнительный район. Бррр, полно различных банд. И – типично для меня – я выбрал паб, который грозил серьезными неприятностями. Я знал, что делаю, когда шел туда, я знал, что у меня могут возникнуть какие-то проблемы, но не думал, что это будет похоже на мачете и клинки гуркха, как в итоге оказалось.
Время от времени появляются люди, которые просто хотят тебя убить. Правы они или нет в своем намерении – главное, не сомневайтесь в их решимости.
К моему несчастью, меня сопровождали глупые парни, которые не были готовы защищаться, – Крис Томас и его инженер Билл Прайс. Я имею в виду, Крис Томас, что, черт возьми, он знает о жизни? Немного. Как можно делать хорошие записи, будучи глухим на оба уха? Ладно, возьму свои слова обратно: глух он был только на одно ухо, на второе всего лишь фальшивил.
Случайные акты насилия – это то, к чему я с детства привык в этой части Лондона. Это было в порядке вещей. Я предупреждал их, что мы вот-вот пойдем ко дну, но они не слушали. Мы столкнулись с хорошей такой бандой и могли бы с ними справиться, но Крис и Билл от меня отделились, и те парни налетели прямо на меня. Что оказалось немного повыше классом, чем обычная драка, потому что, когда люди идут на тебя с ножами и мачете, это совершенно новый уровень. У одного из них был меч – я не знаю, как правильно его называть, но это был длинный клинок. Я видел его в фильмах о джунглях, но, понятное дело, не ожидал увидеть в Северном Лондоне. Все в порядке, я все еще держусь на ногах.
Мне в запястье вонзили стилет – в ту же самую руку, в которую меня ударили, когда я гулял с Полом Куком в дни ранних «Пистолз». Моей левой руке реально досталось от жизни.
Что хорошо, так это то, что в тот вечер на мне были удивительно неудобные кожаные штаны. Они были очень толстые, в них ужасно трудно было садиться, и жутко болело под коленкой. Должно быть, их сделали из одной очень старой коровы. Реально, крепкие, как спецодежда, – если бы на мне оказалось надето что-то еще, я бы сейчас был Иэном Дьюри[169] или Безногим Лазарем. Я бы точно прихрамывал или остался калекой. С другой стороны, если бы на мне было что-нибудь полегче, я мог бы двигаться быстрее. Давайте не будем слишком благодарны моде, а?
Такова жизнь. Могут возникать
Встреча с каким-нибудь заурядным Джо на улице вполне может закончиться хорошо, но я быстро понял, что больше не могу себе позволить быть застигнутым врасплох таким образом. Никогда больше не допущу, чтобы меня опрокинула толпа мордоворотов. Время от времени ты все равно будешь сталкиваться с настоящими парнями, так сказать, высшего уровня, но с ними, как правило, все в порядке – им нечего доказывать, они не гонятся за трофеями. В этом-то и проблема.
Тогда, я полагаю, я был главной мишенью – и до сих пор ею остаюсь, во многих отношениях, опасность никуда не делась, и я вынужден это сознавать. В конечном счете это ревность. Но к чему тут ревновать? Господи, если бы они только знали! Быть Джонни Роттеном никогда не было легко. Поддерживать целостность, которая, как мне кажется, у меня есть, – это ежедневная рутина.
С тех пор я знал, что не могу, хорошо приняв, бежать в магазин за добавкой. Меня засекут, так что следует запастись, пока трезв. Урок жизни!
То лето, должен сказать, грандиозно испортило мою социальную жизнь. Я не мог сходить посмотреть концерт так, как привык это обычно делать. Не мог никуда пойти один. Это было невозможно. Враждебность исходила даже не от зрителей на концерте, скорее, от вышибал у входа. Все начиналось оттуда. А владелец клуба затаивал обиду или выказывал свое отношение или систему убеждений, которые шли вразрез с моими.
В то же самое время меня охватило чистое ликование – потому что надо брать от жизни все доступные удовольствия. А тот факт, что я понимал, что умудряюсь раздражать всех одновременно, был единственной наградой, в которой я нуждался. Ух ты! От Прентиса Обоссанные штаны, моего старого учителя английского, я перешел к гораздо более важным вещам.
Малкольм устроил меня жить в шикарной квартире какой-то своей знакомой девицы в Челси, чтобы спрятаться от вторжения прессы. По сей день, когда вы слышите о поп-звездах, которые ввязались в скандалы и где-то скрываются, знайте, что они обычно находятся в квартире какой-нибудь пташки в Челси, там все заканчивают. Должно быть, существует целый класс девиц из Челси с квартирами, ожидающих, чтобы спрятать там попавших в неприятности поп-звезд. Умора! Но я уверен, с точки зрения Малкольма, все это играло на руку его гениальной идее обо мне как о «человеке-загадке».
Итак, я был изолирован в этом районе высшего класса, и самое большее, что я мог придумать для развлечения, – индийский ресторан в конце улицы. А поскольку это Челси субботним вечером, даже там можно было нарваться на какую-нибудь крикливую сцену. Дитя рабочего класса Джонни Лайдон ака Роттен хотел вернуться в свои привычные места, но не мог из-за развязанной газетами клеветнической кампании, и делать ему было нечего. Вместо работы сплошная изоляция.
Приходили друзья и знакомые, но на этом все и заканчивалось, и очень скоро я им надоел, потому что просто не мог куда-нибудь с ними выйти. Сначала они не понимали, а потом, очевидно, решили: «Какой смысл туда ходить, он все равно не выйдет – и мы не хотим, чтобы он выходил!» И это мои лучшие друзья.