Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр

Лайдон Джон

Мама всегда хотела знать, каков мой мир – для нее это было загадкой, – и я показал ей, что он вовсе не был глубоким, темным, скрытным и неправильным. Я сводил ее посмотреть несколько концертов – Элиса Купера, Гэри Глиттера, да на всех, кто выступал в «Финсбери-парк Рейнбоу», – и, вау! – она была на высоте. Мама просто гордилась тем, что я, не обладая очевидными талантами, каким-то образом сумел найти свой путь в этом мире. Потому что до того самого первого дня, когда я начал работать в «Пистолз», они и понятия не имели, что я заинтересован в том, чтобы быть в группе, писать песни или вообще петь.

И я был более чем счастлив привести на концерт своих друзей, поистине странную

коллекцию чудаков. Это всю жизнь смешило моих маму и папу (папу в глубоко саркастической манере) – но у меня всегда были странные друзья. Вероятно, они – единственные, кто мог со мной общаться. Все они по-своему находились в одинаковом социальном положении. Никто из нас не мог найти себе нишу в обществе.

Мне приходилось звонить родителям и умолять их – умолять – не давать интервью и предупреждать, что они будут подвергнуты публичному унижению. «О, но мы же ж чуем, нам надобно за тебя постоять!» – отвечали они с сильным ирландским акцентом. «Пожалуйста, не надо! Вы только сделаете еще хуже». Они дали единственное интервью «Айлингтон Газетт», которое оказалось особенно топорной работенкой. Родители отдали им все мои детские и юношеские фотографии, и ни одна из них не была возвращена. Ужасная и очень злобная статья.

Я инстинктивно хотел защитить свою семью от публичного цирка. Благодаря «Пистолз» я оказался заброшен туда, в самую бездну, и понимал, что у моей семьи нет способов с этим справиться. Очень трудно смириться с тем, что целый мир, который ты привык считать важным, актуальным, заботливым и реальным – то есть журналистика, – на самом деле оказался диким, мстительным, самоуверенным мешком желчи.

Благодаря прессе мы оказались втянуты в трясину неверных толкований и ложных интерпретаций – настоящий испорченный телефон. И все это распространялось через средства массовой информации – то, что возникало как крошечная неправда, превращалось в огромную ложь, а затем взрывалось как атомная бомба, не имеющая никакого отношения к реальности. И это очень трудно отследить и исправить.

Средства массовой информации уж точно не накажут себя за то, что сделали что-то неправильно. И куда тебе идти? Кому звонить и говорить:

– Эй, вы не можете так обо мне писать! Это выдумка, это ложь!

– Ну что ж, тебе еще надо это доказать.

– Откуда у меня на это деньги?

В то время в наших карманах не было ни пенни. Мы не зарабатывали, не могли давать концерты, не могли делать ровным счетом ничего.

Все это вбило клин между нами, потому что подобные ситуации обычно разделяют, а не сближают. Я думаю, что, хотя в прессе и не подозревают о таком эффекте своей деятельности, он в конечном счете способен тебя уничтожить – если ты достаточно слаб. Мы были слабы, но не слишком, потому что каким-то образом нам удавалось удерживать корабль на плаву. Однако Малкольм снова скрылся и ни с кем не разговаривал. Его невозможно было найти; вокруг него постоянно толпились люди, все его старые дружки по колледжу: «У Малкольма сейчас болит голова» или «Малкольм не может подойти к телефону, он занят». И так далее, и тому подобное.

Я так и не понял, что двигало Малкольмом. Очень плодовитый ум, но склонный время от времени быть ядовитым. На самом деле саморазрушительный. Он создавал замечательные ситуации, но не обращал на них внимания. Он зажег бомбу, но не захотел, чтобы она взорвалась, так что он не Гай Фокс. Идея быть Гаем Фоксом нравилась ему больше, чем реальность.

После Гранди он стал кастратом, ему отрезали яйца, и он сделал это с собой сам. Он жил скорее в страхе, чем в бесстрашии. Слишком много образования, поэтому интеллектуальный

процесс просто закончился для него неуверенностью в себе – ты зацикливаешься на ситуации до такой степени, что убиваешь всю радость от нее и убиваешь инстинкт. Иногда мы совершаем в жизни поступки, чтобы поставить себя в такое положение, когда наши инстинкты берут верх. Только не с Малкольмом. Инстинктивно он был прав, но потом интеллектуальный процесс отринул эту правоту. Сперва я думаю, потом действую. Или, как в случае с Малкольмом, бездействую.

Малкольм не был отъявленным мошенником или вором, но то, на что он считал важным потратить деньги, не обязательно было тем, с чем согласился бы я. Малкольм всегда был склонен к артистизму и сумасбродству, тогда как для меня мотивацией было: «Мне нужно где-то жить, дай мне денег!» Малкольм возражал: «Ну, если я запишу это на свое имя, сделка пройдет гораздо быстрее!» У Стива и Пола возникло много проблем, потому что их квартира была записана на имя Малкольма. И я видел, что эти проблемы приближаются.

Я думаю, с его стороны присутствовала определенная проницательность – так взрослые склонны манипулировать детьми. Даже после получения всех этих авансов нам по-прежнему перепадало на руки всего 50 фунтов в неделю. Все копилось, чтобы вложить в фильм о Sex Pistols. Это был проект, который я горько возненавидел, потому что Малкольм держал все при себе. Его проект и исключительно его идеи. Достаточно просто сказать, что подобное мог придумать только человек с комплексом Энди Уорхола. На него всегда производила сильное впечатление фраза Энди Уорхола о том, что «в будущем каждого ждут свои пятнадцать минут славы», и он сам надеялся их заполучить.

Одним из соавторов, которого он опробовал для этого шедевра, был режиссер жанра сексплотэйшн Расс Майер. Когда я его встретил, он мне совсем не понравился. Властный болван – невежда и, очевидно, извращенец. Между ним и Малкольмом было что-то очень странное. Я знал, что эти два человека никогда не смогут поладить. Никогда. Общего языка не было. Майер был очень дерзок в своем подходе к сексуальности, и я полагаю, что Малкольм пытался что-то почерпнуть из этого. Малкольм превозносил себя чужими стараниями, так что, полагаю, в тот момент он тоже считал себя любимцем женщин. Расс смотрел на Малкольма и говорил: «Ты выглядишь как леди, парень!»

На самом деле я предложил на роль режиссера Грэма Чэпмена из «Монти Пайтон», потому что видел его выходки в пабе в Арчуэе. Он проделал небольшой трюк с маленькой собакой, когда лег на пол и пролил немного сидра на свои гениталии, и собака, конечно, их лизала. И если уж Малкольм заговорил о том, чтобы снять о нас фильм, я подумал, что именно такой человек должен стать режиссером. Но он не собирался мириться с фальшивостью Малкольма. Малкольму в конце концов пришлось бы убегать и прятаться от таких людей, потому что в какой-то момент пришлось бы выложить товар на стол. Любой может поднять шум, но тут важно доказать, насколько велики твои пушки, а у Малкольма они были крошечные.

В конце концов я уговорил Малкольма приобрести для меня жилье в Гюнтер-Гроув, неподалеку от паба «Край света» в Челси. Я был сыт по горло всеми этими переездами и чертовски хорошо знал, что все это не будет длиться вечно с таким менеджером, как Малкольм. В любой момент они могли вытащить из-под меня коврик. Я хотел что-то для себя, чтобы быть полностью обеспеченным. Мне было все равно где, но на Гюнтер-Гроув было дешевле. Мне кажется, на самом деле квартира принадлежала Стиви Уинвуду^[177], и Island Records продавала ее от его имени. В итоге я туда въехал, и там прошли лучшие вечеринки, которые я когда-либо устраивал.