Сейчас и на земле. Преступление. Побег
Шрифт:
Однако они поняли друг друга и на этот раз, довольно быстро придя к соглашению. Док вручил мужчине несколько купюр, не так много, но ни одной крупной. Потому что честность нельзя купить, а они были просто люди, попавшие в трудное положение, помогающие друг другу. Потом мужчина, растягивая слова, дал указания членам своей семьи.
— Эти люди — друзья, — сказал он. — Они пойдут с нами, и мы никому об этом не проболтаемся — ни единым словом.
Отправив старшего мальчика и следующего по старшинству в город за «новыми» подержанными шинами, аккумулятором и продуктами, они стали готовиться к отъезду. А утром отправились на запад, и, лежа ничком в кузове грузовика, Док и Кэрол слышали
Семеро детей набились в кузов грузовика вместе с ними; те, что постарше, сидели сгорбившись, чтобы не задевать низко натянутый брезентовый верх. Дети окружали их со всех сторон, закрывая от постороннего взгляда, пряча так надежно, что создавалось ощущение, будто они находились на дне колодца. Но при всей физической близости Кэрол и Дока их разделяли теперь целые миры.
Кэрол улыбнулась одной из девочек, а та в ответ тупо уставилась на нее. Она хотела было погладить по голове самого маленького и едва успела отдернуть руку, не то бы он ее укусил. Старший тут же покровительственно взял на себя ответственность за ребенка.
— Вам лучше не делать этого больше, мэм, — посоветовал он Кэрол с холодной учтивостью. — Он никогда не ладит с чужими.
Из этого грузовичка можно было выжать от силы тридцать миль в час. Несмотря на то что они рано отправлялись в путь и поздно останавливались на привал, они редко делали больше двухсот миль в день. Их пища была уныло однообразной, практически не меняющейся от застолья к застолью. Соленая свинина с подливкой, бисквиты или маисовая каша и кофе с цикорием на завтрак. На ленч — маисовая каша или бисквиты и соленая свинина, которые они съедали холодными, пока ехали. А на обед опять бисквиты, соленая свинина с подливкой, порой со сладким десертом (сорго) и салатом из зеленых овощей, разварившихся вместе со свининой в жирную, безвкусную массу. Док ел с аппетитом все подряд. Кэрол, которую тошнило от всей этой дряни, съедала ровно столько, сколько было необходимо, чтобы оставаться в живых. Она заработала себе болезненное, причинявшее ей массу неудобств расстройство желудка. Ее маленькое тело постоянно ломило оттого, что грузовик трясло и подбрасывало. Она все больше злилась на Дока — особенно из-за ощущения того, что она одна виновата в своих злоключениях, и еще потому, что не осмеливалась роптать.
Она понимала, что не нравилась этим людям. Они терпели ее только потому, что она была женщиной Дока (его женщиной, Боже мой!). И без Дока она бы пропала.
Догадывалась ли семья, кто они такие, — самые разыскиваемые преступники в стране! — вопрос спорный. Но вряд ли они это знали, не читая газет, не имея радио, обретаясь в своем собственном мирке, где существуют для того, чтобы существовать. И вероятно, будь у них возможность получить какую-либо информацию, они бы все равно остались глухи к ней.
Эти люди кормили их. Чем занимались они — это было их собственным делом.
Не задавай никаких вопросов, и не услышишь лжи. От любопытства кошка сдохла.
Меньше знаешь — крепче спишь.
Старенький грузовичок тащился на запад, увозя Дока и Кэрол далеко за пределы опасной зоны с заграждениями на дороге и полицейскими контрольно-пропускными пунктами, в некогда безопасную Калифорнию. А там, еще через день-другой путешествия, они расстанутся с семьей.
Док не хотел, чтобы семья знала их с Кэрол место назначения и что они уже почти подъехали к нему. Это означало бы напрашиваться на неприятности, а кто напрашивается, тот их обычно и получает. Кроме того, семья не хотела забираться дальше на юг — в места, где традиционно враждебно относятся к бродягам или к любому, кто может
Так что слова прощания были односложными, последний денежный обмен довольно вялым; потом семья двинулась дальше, а Кэрол с Доком остались... как это ни нелепо звучало, но в Городе Ангелов.
Док был одет в синие рабочие брюки, джемпер и полосатую кепку железнодорожного рабочего. Он передвигался нарочито сутулясь; старомодные очки в металлической оправе были нацеплены на нос, и он близоруко смотрел поверх них, когда платил за свой билет, вынимая кошелек с долларами на насущные нужды. Металлическая коробка для завтрака торчала у него под мышкой. Под одеждой — у обеих — был пояс для ношения денег больше стандартного размера.
Кэрол вошла в здание вокзала на железнодорожной станции через несколько минут после Дока. Она тоже сутулилась по-старушечьи. На ней было длинное бесформенное платье, и в тени ее платка лицо казалось исхудалым и почерневшим от солнца.
Они сели на поезд порознь, Кэрол заняла место в хвостовой части, Док вошел в мужской вагон люкс. Потом, когда проверили билеты и поезд отъехал достаточно далеко от сортировочной станции, он перебрался и сел возле нее.
Он открыл коробку для завтрака и достал пинтовую бутылку виски. Жадно отпил из нее, вытер шею рукавом и протянул бутылку Кэрол.
Она покачала головой, с отвращением наморщив нос.
— Тебе обязательно нужно все время глушить эту дрянь? — нахмурилась она.
— Все время глушить? — Он тоже нахмурился. — Я первый раз выпил за несколько дней.
— Что-то это многовато в такое время, как сейчас! Если тебе интересно мое мнение, то я...
— Мне неинтересно. — Он сделал еще один затяжной глоток, потом снова убрал бутылку в коробку для завтрака. — Послушай, — сказал он рассудительно. — Что ты все-таки намерена делать? Порвать со мной? Действовать в одиночку? Мне хотелось бы знать.
— Как будто ты еще не знаешь! Какая, черт возьми, разница — что я хочу?
— Ну ладно, — сказал Док. — Тогда ладно.
На самом деле он не хотел разлучаться с ней. Даже если это было бы целесообразно, он бы этого не хотел. И, несмотря на все, что она говорила и делала, он знал, что она чувствует то же самое. Они по-прежнему любили друг друга — так же сильно, как прежде. Странным образом, но ничто не изменило этого положения.
Его глаза постепенно закрылись. Он спрашивал себя, где сейчас семья издольщиков, и подсознательно жалел, что он не с ними. Оно было вовсе не таким уж плохим, это долгое путешествие через половину Соединенных Штатов. Ничего не делаешь, только едешь себе и едешь, и каждый новый день в точности такой же, как и предыдущий. Ни хлопот, ни решений, которые нужно принимать. И в довершение всего свобода, по сути дела, отпавшая необходимость разговаривать.
Он никогда прежде не понимал, какое это благо — молчание, вернее, свобода хранить молчание по собственному желанию. Почему-то он никогда не сознавал, что ему может быть даровано такое блаженство. Он был Доком Маккоем, а Док Маккой с рождения обязан был быть отличным парнем. Личностью; способным убедить, побудить к чему-то; коварно-обаятельным, добродушным и невозмутимым. Один из самых распрекрасных людей, с какими когда-либо доводилось встречаться, — вот кто он такой — Док Маккой. Он был вылеплен из особенного теста. И конечно, Доку нравились люди, и ему нравилось, когда он нравился. И ему воздавалось сторицей за его усилия в этом направлении. И все-таки — да, вот оно как все обернулось. Жизнь стала требовать усилий, превратилась во что-то иное, чего он недопонимал.