Сезон любви

Хильдебранд Элин

Стояла осень, когда Маргарита и Кэндес поднялись на Алтарную скалу. В тот год они познакомились… может, годом раньше. Портер уехал, и каждый вечер Кэндес приходила в ресторан одна. (Или реже, но в памяти сохранилось, что каждый.) Кэндес появлялась поздно вечером, и они с Маргаритой усаживались за столик на двоих у окна. Ужинали вместе, Маргарита угощала. Так началась их дружба.

– Поверить не могу, что мой братец покидает тебя на всю зиму! – возмущалась Кэндес. – А ты терпишь. Почему ты позволяешь ему так с собой обращаться?

Маргарита вздохнула. Пригубила шампанское. Тем вечером она решила напиться, и только потому, что в воскресном выпуске «Нью-Йорк таймс» в разделе светской хроники появился Портер под руку с какой-то женщиной. Фотографию сделали на приеме в честь открытия нового университетского центра сценических искусств. Сопроводительная надпись гласила: «Профессор Портер Харрис с подругой». Маргарита наткнулась на снимок, когда

одна пила кофе в своем недавно купленном доме на Куинс-стрит. Среди сотен других лиц ей сразу бросилось в глаза лицо Портера. Он улыбался и был явно доволен собой, ни дать ни взять кот, который съел канарейку. Конечно, Портер никогда бы не признался, но на самом деле он хотел попасть на страницу светской хроники «Нью-Йорк таймс», мечтал об этом всю жизнь, и раз уж его сфотографировали с привлекательной спутницей, тем лучше. У женщины рядом с ним – сколько часов Маргарита провела, изучая снимок и проклиная нечеткое газетное изображение, чтобы разглядеть, как именно Портер держит спутницу! – были темные волосы, уложенные в высокую прическу. Лицо довольно приятное, однако его портил рот – из-за неправильного прикуса? Маргарита придумала ей прозвище – Кривозубая. В то воскресенье телефон звонил не переставая, но Маргарита не брала трубку. Наверняка какая-то добрая душа (и не одна) спешила рассказать о фотографии или звонил сам Портер, хотел извиниться. Маргарита делала вид, что не слышит. Подумывала о том, чтобы позвонить Портеру и сказать, что с нее хватит. Она не желает, чтобы с ней обращались как с вещью, которую хранят в чулане и вытаскивают с наступлением лета. Немного утешал тот факт, что женщину не назвали по имени. Просто «подруга», газетный эвфемизм, обозначающий кого-то незначительного. Может, она случайно оказалась рядом с Портером, когда фотограф сделал снимок. Тем не менее ситуация была унизительной и свидетельствовала о более серьезных проблемах.

Кэндес ни словом не упомянула о снимке. Она его видела, кто бы сомневался, весь мир его видел, но Кэндес была из тех, кто щадил Маргаритины чувства. Пять дней спустя, за ужином, она возмущалась Портером, однако в общем, не переходя на частности. «Почему ты отпускаешь его каждую осень? Почему не поедешь с ним в Нью-Йорк? Или не пошлешь его куда подальше?» Маргариту эти вопросы ставили в тупик, раньше у нее никогда не было подруги, которая удосужилась бы интересоваться ее жизнью. Она радовалась возможности обсудить с кем-нибудь отношения с Портером, правда, ситуацию несколько осложняло то, что Кэндес – его сестра. Кэндес любила рассказывать, как Портер никогда не давал ей поблажек, хотя и был на четырнадцать лет старше. По словам Кэндес, он относился к ней строже, чем родители. Самодовольный, увлеченный искусством, книгами и своими статьями для журналов, которые почти никто не читал, Портер навевал на нее скуку.

– Он тебя использует! – говорила Кэндес.

– Или я его, – отвечала Маргарита. – Меня все устраивает.

– Правда?

– Нет.

– Вот и я так думаю.

Кэндес покрутила шампанское, изучая «ножки» на стенках бокала. Во всем, что касалось вина, она была очаровательно наивна.

– Все-таки он мерзавец! Самый настоящий мерзавец!

– Ох, Кэндес!

– Он даже не понимает, что ты для него значишь! Посмотри на этот ресторан. Обстановка, еда – все это твоя заслуга. Это твое детище. Ты вся в нем.

– Иногда мне хочется большего, – призналась Маргарита. – Или чего-то другого.

– Тебе нужно иногда выбираться отсюда, – заметила Кэндес. – Отвлечешься, развеешься. Когда ты в последний раз ездила на пляж? Или гуляла по пустошам?

– Давно.

– Завтра пойдем вместе, посмотрим на пустоши, – решительно произнесла Кэндес.

И они действительно отправились на прогулку. Маргарита понимала, что Кэндес ее жалеет и пытается отвлечь от мыслей о фотографии, которую Маргарита так и не решилась выбросить. (Снимок хранился между страниц кулинарной книги Джулии Чайлд, что лежала в ящике кухонного стола.) Так или иначе, смена обстановки не помешала бы, и потому Маргарита достала туристические ботинки, которые не надевала еще со времен работы в ресторане «Ферма». Кэндес повела ее по извилистым песчаным тропам через заповедную территорию к Алтарной скале.

– Такое ощущение, что здесь выше, чем сто футов, – сказала Маргарита. – Кажется, что ты где-то в Альпах.

Она тяжело дышала, проклинала все съеденное масло и сливки, но все же доплелась за Кэндес до самой вершины. С Алтарной скалы они смотрели на пустоши, огненно-красные от кустов сумаха. Кое-где виднелись зеленые озерца, а вдали простирался океан. Оттуда доносились печальные крики чаек.

Кэндес обняла Маргариту за плечи, – она даже не запыхалась, подъем на скалу был для нее не труднее прогулки в парке, – и издала громкий вопль.

– Давай, – обратилась она к Маргарите, – покричи, сразу станет легче.

Маргарита отдышалась и заорала:

– Мерзавец! Он самый настоящий мерзавец! – Эти слова дались ей

легко, ведь рядом стояла Кэндес. Крича что есть мочи, Маргарита представляла, как злость, разочарование и тоска летят над землей, подобно туману или дымке, и уносятся далеко в море. Маргарита с Кэндес орали вместе, пока не охрипли.

Проехав несколько миль по Поплис-роуд, Маргарита миновала увитый розами коттедж – на каждой третьей открытке с видами Нантакета было его изображение; сейчас розы цвели второй раз за лето. За Олмэнак-Понд-роуд открылись конюшня и поворот к отелю «Вовинетинн» и маяку Грейт-Пойнт. Слева простиралось серебристо-голубое озеро Сесачача-Понд, а по ту сторону улицы начиналась засыпанная белыми ракушками подъездная дорожка к коттеджу, который много лет подряд снимал Портер. Маргарите захотелось свернуть на дорожку и взглянуть на дом. Почему бы и нет? Сегодняшний день и так напоминал последние мгновения перед смертью: вся жизнь пронеслась у Маргариты перед глазами. Интересно, висит ли еще гамак на террасе? Остался ли уличный душ под навесом из роз? Что стало с посаженными ими лилиями? К сожалению, времени было в обрез, к тому же Маргарита не знала, кто сейчас хозяин коттеджа. Прежний владелец, мистер Дрейфус, давно умер, и дом перешел к кому-то из его детей, а может, сейчас там хозяйничают совсем другие люди. Не хватало только, чтобы ее обвинили в незаконном проникновении на чужую территорию. Маргарита, ненадолго притормозившая, поехала дальше. Почтовый ящик, каменная стена, поворот направо. Здесь начиналась тропа в глубь волшебного леса (так сказано в путеводителях). Впрочем, не очень уж и волшебного: подлесок, колючие кусты и сумах почти задушили чахлый сосновник, а в рытвинах на тропинке скопилась вода, прибежище москитов. Человек мог бы всю жизнь прожить на Нантакете и не побывать на «Травяной ферме» или вообще не знать о ее существовании.

Как и многое другое на острове, «Травяную ферму» открыл Портер. Все остальные рестораны закупали провизию на ферме Бартлеттов, которая была гораздо больше, современнее и располагалась ближе к городу; грузовик с этой фермы деловито сновал по Мейн-стрит каждым летним утром. Маргарита не имела ничего против фермы Бартлеттов, но так и не стала там своей. С самого начала она просыпалась в Портеровом коттедже, брала всамделишную плетеную корзинку и следовала тропинкой на «Травяную ферму», словно сошедшую с картинки в детской книжке. Там за белым деревянным забором паслись овцы и козы, стоял курятник (свежие яйца продавались по доллару за дюжину), а еще красная конюшня для пары гнедых лошадей и теплица. На одной половине теплицы выращивали зелень, вторую же отдали под довольно примитивное торговое пространство. В деревянных ящиках лежали овощи, исключительно экологически чистые (их выращивали натуральным способом еще до того, как этот процесс получил название), – кукуруза, помидоры, салат, семнадцать видов пряных трав, кабачки, цукини, морковь с кудрявой ботвой, зеленый лук, редиска, огурцы, перец, клубника (две короткие недели в июне), тыквы (после пятнадцатого сентября). Еще на ферме делали козий сыр шавру и сливочное масло. А когда Маргарита впервые пришла сюда летом тысяча девятьсот семьдесят пятого года, то увидела там десятилетнего мальчугана, который выполнял несложную работу: собирал симпатичные букетики из цинний, львиного зева и васильков. Итан Аркейн с удлиненной стрижкой в стиле «Битлз» и огромными карими глазами. Маргарита полюбила паренька с первого взгляда. И неудивительно: ее отношения с людьми строились по принципу «все или ничего».

Все годы, пока был открыт ресторан «Зонтики», Итан Аркейн работал на «Травяной ферме», и его лицо было одним из первых, что видела Маргарита сто летних дней подряд. Отношения Маргариты и Итана ничем не осложнялись, как, скажем, отношения Маргариты и Дасти. Итан был мальчишкой, Маргарита – взрослой женщиной. Она смотрела на него как на младшего брата, хотя по возрасту годилась ему в матери. «Сын, который у меня так и не родился», – шутила она порой. Итан жил в ужасных условиях. Долорес Кимбол, владелица фермы, однажды сказала, что развод его родителей походил на взрыв гранаты: «Уничтожил все живое в пределах досягаемости». Много лет спустя, когда мать Итана снова вышла замуж, Итан влюбился в свою сводную сестру, и позже они поженились. Жители острова, вообще любившие посплетничать, долго об этом судачили. Отец Итана, Уолтер Аркейн, работал в электрической компании и был известным пьяницей. Единственный раз, когда он попытался пройти в бар ресторана, Маргарита попросила Ланса выпроводить его на улицу.

Именно Уолтер Аркейн вел грузовик, который сбил Кэндес. Мертвецки пьяный в десять утра, Уолтер гонял по заснеженным дорогам Мэйдкьюкама. Один бог знает, как его туда занесло: в той стороне не было линий электропередачи.

На похоронах Кэндес Итан сидел в церкви на заднем ряду. Взрослый сильный юноша двадцати с лишком лет горько плакал, словно хотел искупить вину своего беспутного отца.

– Я чувствую себя виноватым, – признался Итан, когда они с Маргаритой выходили из церкви. – Меня будто в грязь окунули.