Сезон тропических дождей
Шрифт:
— Привет, Верочка!
Она даже привстала на своем стуле:
— Андрей Владимирович! Боже мой, как я рада!
Они давно в добрых отношениях. Каждый раз, направляясь по служебным делам в Монго, Антонов думал о том, что увидит милую востроносую Веру Малышкину. Антонов уже заранее знал, что вечер они проведут вместе — так бывало всегда, даже если приезжал в Монго с Ольгой.
— Значит, вечером… — рассмеялся он.
Она склонила голову набок, лукаво прищурила один глаз и стала совсем похожа на птицу.
— До чего самоуверен! А если посол не разрешит? А если меня уже кто-то пригласил!
— Отобьем! — Антонов с шутливой решительностью рубанул рукой по воздуху. Указал глазами на дверь, за которой находился кабинет посла:
—
Она кивнула.
— Ситуация?
Вера засмеялась, сверкнув передним золотым зубом, мертвый блеск которого так не вязался с ее чувственным, нежным ртом.
— Подходящая. Но только сейчас уезжает на аэродром.
Посол в Монго слыл человеком настроения. Так же, как Кузовкин, он был уже немолод. Оба они принадлежали к самым старшим среди наших послов в тропических странах, — таких, как они, были единицы. В тропики стараются направлять кого помоложе. Много лет Пашкевич проработал в жарких странах, эти нелегкие годы наложили отпечаток и на его характер. Временами посол вдруг становился хмурым, замкнутым и поэтому недоступным. Но чаще всего чувствовал себя бодро и тогда в общении был прост и легок. И весел, особенно когда предстоял прием, дипломатический раут или выезд на какое-нибудь торжество. Стоило Пашкевичу облачить свою ладную, совсем не стариковскую фигуру в темный вечерний костюм или в шитый золотом черный мундир советского посла, как настроение его резко шло вверх. Хороший аналитик и умный тактик, он в то же время любил внешнюю представительскую сторону своей деятельности, неизменно требовал от подчиненных соблюдения дипломатического этикета, безукоризненности в одежде. Однажды, собираясь во французское посольство на коктейль, заметил плохо начищенные ботинки у второго секретаря и наотрез отклонил его кандидатуру в роли сопровождающего. Этот случай научил всех. С тех пор у дипломатов всегда наготове была экипировка для срочного выхода в свет — вычищенная и отглаженная на совесть.
Антонов считал Юрия Петровича образцом для посла в такой маленькой «тихой» республике, как Куагон, где ничего не происходило — ни переворотов, ни революций. Манеры у него были безупречны, свободно говорил на трех европейских языках, внешность имел для подобной роли в высшей степени презентабельную, — немолод, породисто сухощав, с красивой седой шевелюрой, спокойными уверенными движениями, неторопливой, исполненной достоинства речью. Он был дуайеном [1] в дипкорпусе Монго — как самый старший по сроку пребывания в этой стране. На балах, которые четыре раза в году устраивались в просторном, забранном в стекло, похожем на выставочный павильон президентском дворце, Пашкевич был неизменно в центре внимания, не только как самый видный и чиновный иностранец, но и как один из лучших танцоров. Танцевал Юрий Петрович в самом деле превосходно, правда, старомодно, на уровне своего возраста, но впечатление производил: немолодой человек, гибкий, легкий, раскованный, чуть касаясь талии дамы, элегантно скользит по зеркальному паркету. И этот человек — посол! И какой посол — советский! Вальс Штрауса, да еще с кем — с американским послом! Полгода назад в ранге посла США в Монго вдруг объявилась сорокапятилетняя женщина. Ростом она была выше Пашкевича, фигуру имела плоскую и негнущуюся, танцевала деревянно, что, конечно, снижало общее впечатление от этой пары, но зато по-американски широко, во весь свой большой рот улыбалась во время танца. На страницах местных газет печатались фотографии с бала, над которыми вскрикивали крупные заголовки: «Вальс разрядки! Послы двух сверхдержав в туре вальса объединены музыкой Штрауса и улыбаются друг другу», «Мировая разрядка начинается с Монго!»
1
Выборный старшина послов.
Недалекий от посольства солнечный полуденный океан наполнял кабинет посла слепящим светом. Освещение было не очень выгодное
— Добро пожаловать! — приветствовал вошедшего хозяин кабинета. С неожиданным проворством он вышел из-за стола, приблизился навстречу Антонову с протянутой рукой: — За дипами? Ясно. Только рано пожаловал. Дипы опоздали. Прибыли лишь сегодня. Придется погостить у нас денек.
— Ну что же, погощу.
Антонов был рад неожиданной задержке — в Монго ему нравилось.
— Ну как у вас там? — спросил посол. — Напряженка?
— Напряженка, Юрий Петрович.
Пашкевич кивнул, прошелся по кабинету, поблескивая узконосыми черными, на совесть начищенными штиблетами.
— У них здесь ушки на макушке. Все секут. Во вчерашнем номере «Таймс оф Куагон» на первой полосе аршинными буквами: «На русском траулере «Арктика» избивают асибийцев-практикантов».
Во взгляде Пашкевича блеснули веселые искорки:
— И чего Кузовкин смотрит? Драться нехорошо!
Антонов рассмеялся:
— У нас подобных слухов полным-полно. А вот этот особенно упорный.
— Дальше будет еще хуже, — заметил посол. — Кое-где всерьез перепугались ваших реформ. У нас в Монго в том числе.
Пашкевич подошел к окну, постоял, глядя на океан, в котором чернели силуэты двух идущих к порту сухогрузов и стоящего недалеко от берега небольшого серого катера береговой охраны.
— Вон наши куагонцы уже свой военно-морской флот выставили! — усмехнулся он. — Готовятся!
Повернулся к Антонову:
— Вчера на приеме у англичан шеф городской полиции после третьей порции джина сболтнул мимоходом: мол, ждем у соседей перемен, дозоры у границы усиливаем.
Антонов вспомнил о разговоре с Прайсом на автозаправочной станции и рассказал о нем Пашкевичу.
Посол, нахмурившись и наклонив голову, внимательно слушал.
— Факт стоит того, чтобы над ним задуматься, — сказал озабоченно. — Судя по всему, ваш Прайс человек осведомленный. Такие зря болтать не будут. Без огня нет дыма.
Он погладил до блеска выбритый подбородок.
— Вот что! Вечером берите бумагу и все опишите. Я сообщу в центр. — Посол вдруг обернулся, взглянул на настенные часы, потом как бы невзначай скользнул по Антонову — с головы до ног — быстрым оценивающим взглядом. — Свободны сейчас?
— В общем, да…
— Тогда поехали со мной! — сделал приглашающий жест в сторону двери. — На аэродром, встречать Гбенона Одуго. Не прогадаете! Редкое зрелище. У вас в Дагосе теперь такого не увидишь.
У подъезда посла ждал «мерседес». На крыле развевался красный прямоугольник флага. Шофер сиял свежестриженным затылком и безукоризненно белым воротничком сорочки. Так же, как и посол, он был сед, строен, элегантен, звали его тоже Юрием, только Николаевичем, и, как рассказывали в колонии досужие языки, будто бы был случай, когда у подъезда одного посольства Юрия Николаевича приняли за посла и кто-то из встречающих протянул ему руку: «Приветствуем, ваше превосходительство!»
Вел Юрий Николаевич машину неторопливо, расчетливо, солидно. Проработав со своим шефом много лет, он отлично знал, что даже проезд посла под государственным флагом по дорогам чужой столицы — политика, и он, шофер посла, помогает шефу ее делать.
Вначале их путь лежал вдоль набережной, засаженной мощными королевскими пальмами, мимо президентского дворца, возле которого по случаю предстоящего прибытия высокого гостя стояли усиленные наряды полиции в белых касках.
За президентским дворцом начиналось шоссе, ведущее к аэродрому. Сейчас оно было полупустым, движение давно перекрыли, пропускали только правительственные и дипломатические машины. По обочинам толпились горожане, привлеченные грандиозным проездом сиятельных лиц, и глазели на автомобильные кортежи, вытянувшиеся на многие километры. В лаковых боках лимузинов криво отражались кособокие хибары и перекошенные рты зевак.