Сфумато
Шрифт:
Анатолий и не мог быть причислен к другим – писатель, автор романа «Вечный обман оттепели» и профессор ныне запрещённого университета. У Лены тоже не было вариантов – журналист издания, которое уничтожали во все времена.
Главного редактора этого журнала приговорили чуть позже. Живёт она в соседнем домике. Живёт – и это хорошо.
Лена ехала этапом беременной и родила Стаса уже здесь.
Управа в центре архипелага, на острове Солсбери. Это удобно, потому что он совсем рядом с островом Хейса, где сейчас живёт Анатолий с сыном.
Островов в кластере «ЗФИ»
Сейчас, в июне, в управу надо добираться через пролив на моторной лодке.
Из соседнего домика выходит пожилая женщина. Ей тоже зябко, она вышла покурить.
– Вам опять не спится, Анатолий? – говорит она негромко.
– А вы всё не можете привыкнуть курить в доме, Виктория Марковна?
– Нет, это невозможно.
– Я завтра в управу. Вам ничего не надо там?
– Нет, дорогой мой сосед. Присмотреть за Станиславом?
– Да, буду признателен. Он зайдёт к вам после уроков.
Анатолий молчит. Солнце светит, но этот свет холоден.
– Как же мы так ошиблись, Виктория Марковна? – спрашивает он.
Он иногда задаёт ей этот вопрос. И знает ответ.
– Об этом думать поздно. Обратной дороги у нас нет. Ни у кого нет.
– Почему мы остались одни?
– Мы и были одни.
Этот ответ он тоже знает.
– Доброй ночи, Виктория Марковна.
– Доброй ночи, Анатолий.
Он заходит в дом, тихо притворяя дверь, сын уже спит. Идет к комоду и берёт с него фотографию в рамочке. На ней красивая женщина, ей чуть за тридцать. Она в синем платье, улыбается и смотрит на рыжую белку на стволе сосны. Рука Лены протянута к белке, на раскрытой ладони лежит ломтик мандарина. Ей было интересно, возьмёт белка мандарин или нет.
Москва, Нескучный сад, они любили гулять там. Лена, его любимая девочка, мама их Станислава.
Цвета на фотографии поблёкли, платье уже не синее, белка стала серой, а мандарина и раньше почти не было видно. Но Анатолий помнит всё в деталях.
Белка не взяла тогда мандарин и убежала.
Когда Стасу было почти два года, они возвращались через пролив с Солсбери на свой остров. Анатолий был ещё неопытен на воде и не заметил притопленной льдины, её почти не было видно. Удар был несильный, лодка не пострадала, но Лена со Стасом выпали за борт. Он их вытащил, сразу вытянул из ледяной воды и быстро привёз на берег, а потом они добежали домой, где он растопил печь и растирал их самогоном, что берегли к важному случаю, и случай оказался действительно важный, важнее некуда.
Стас не заболел тогда.
А у Лены началась лихорадка, она горела три дня, три ночи и ушла под утро.
Они даже не поговорили напоследок, она не приходила в сознание свои последние сутки.
Но он знал, что она скажет. Выжить и вывезти отсюда сына.
Хоронил он её на островном кладбище, где уже набралось
Анатолий приходил туда часто, смотрел на камень, на изученные до каждого штриха буквы: Соколовская Елена Сергеевна. Его поздняя любовь, она младше него почти на пятнадцать лет. Была младше.
На «р» рука художника дрогнула, он, видимо, замёрз, и хвостик у буквы получился немного наискось. Это было странно – читать свою фамилию на могильном камне. Мысль, что рядом будет и его камень, сначала была слабой, её было легко прогнать, вера, что всё закончится, держала на поверхности.
Но камней становилось больше, а людей на островах меньше не становилось, хотя женщины почти не рожали. Людей продолжали везти.
Сейчас Анатолий Соколовский, бывший писатель и бывший профессор, почти не сомневается – он тоже ляжет на островном кладбище. Почти – потому что никто ещё не уехал отсюда, но он знает, что всегда бывает кто-то первый.
Он подходит к сыну, трогает его голову. Жара нет. Он всегда так делает теперь, уже почти семь лет это его ночной ритуал. Пора спать.
Глава 2
ЦПС
Слепень летел за Давидом Марковичем от самого дома. Он пытался подлететь с разных сторон, ему надо было непременно сесть на человека и сделать какие-то свои важные слепневские дела, но атакуемый им человек жил в этой местности давно, почти девять лет, к гнусу привык и отмахивался вишневой веточкой с крупными листьями, какие бывают только летом и только здесь, экономно и точно, не отвлекаясь от размышлений.
День занимался солнечный, короткое лето – а других здесь, в кластере «Северо-Восток 2000 плюс», ждать не надо – выдалось жарким. И то хорошо, жар не якутский пар, как говаривал заведующий поселковой госпродлавки Иван Павлович. Он три года назад перережимился с «5000 плюс» и про якутский пар рассказывал, что это такой туман, который появляется, когда температура ниже 40 и от этого пара на лету замерзают птицы.
Иван Павлович, долговязый сухой мужик пятидесяти с небольшим лет, прожил под Якутском пять зим, потерял отмороженными три пальца на левой ноге и во вранье замечен не был.
Иногда, подвыпив, Иван Павлович вставал и, широко раскинув худые руки, показывал, как птица летит и вдруг – раз – и падает, околевшая от холода.
– Хрясь, Маркович, она оземь и разлетается на осколки, не соберёшь.
– Ужас, – покорно соглашался Давид Маркович и начинал собираться.
Эта пантомима означала, что друг устал и скоро будет спать.
Навстречу проехал новенький трактор. Красный, с жёлтыми иероглифами на двери кабины. «Верный братскому союзу», – автоматически прочел Давид Маркович. Китайский давался ему тяжело, но выбора не было. Конвенция требовала.