Сгинь!
Шрифт:
Лед на ледяной реке, бегущей по венам Игоря, затрещал и тронулся. Река нагревалась, закипала, превращалась в лаву. Внутренности нестерпимо жгло. Кожа стягивалась, будто от ожогов. Изо рта валил дым. Игорь закашлялся.
– Во-от, – сказала бабка, ткнув в него пальцем. – А я даже покашлять не могла. От легких не осталось ничего. И когда я сгорела, меня оставили остывать, а после соскребли в некрасивую урну. Неужели я за свою жизнь не заслужила хотя бы красивой вазы, в которой будут держать мой прах? Я превратилась в сажу и золу. Сажа до сих пор хранится на стенках печи, в которой меня сожгли. А вот зола. Это была не только я, но и еще несколько безымянных покойников, которых сожгли до меня, и тоже не полностью
Игорь дернулся, услышав ненавистное имя в очередной раз, но тело настолько одеревенело, что он попросту свалился с табуретки, упал солдатиком, даже руки перед собой не сумел выставить, чтобы хоть как-то смягчить падение.
Бабка нагнулась над Игорем, из ее черного рта несло уже не сыростью и могилой, а дымом и запахом горелого мяса.
– Знаешь, что было дальше? – продолжила бабка, склоняясь над обездвиженным внуком. – Дальше меня вывезли за город и вывалили в яму, что сами они называют общей могилой. Представляешь, мне даже не оставили ту уродскую урну. Я даже ее не заслужила. И к чему было вываливать нашу с бомжом, любителем хот-догов и наркоманкой золу в эту чертову яму? Почему бы не развеять наш прах над городом? Но нет, у них, видите ли, правила. И по этим правилам меня стало еще больше. К моим останкам примешались сотни чужих пальцев, ногтей, ресниц, хрящей, желчных пузырей с камнями, невырезанных аппендиксов, зубных коронок и прочего дерьма. При всем этом не каждого предавали огню, поэтому тут же лежали чьи-то кости, черепа, не совсем разложившиеся тела. Знаешь, как я выгляжу теперь?
Бабка стала расти, из ее огромного тела с громким чпоканьем вылезали разномастные руки, одна детская, за руками последовали ноги. Бабка превратилась в сороконожку-сорокоручку. По обеим щекам высунулось по лицу – мужское и женское, они загалдели разом, споря друг с другом, но о чем конкретно, было не разобрать. Да и до них ли!
По всему телу бабки, будто прыщи, повыскакивали глаза – серые, карие, зеленые, один голубой, с длинными ресницами, с белыми ресницами, с рыжими ресницами, без ресниц вовсе. Глаза заморгали и уставились на Игоря. Бабка обрастала и обрастала чужими частями тел: десятки ушей, несколько пупков, всюду пальцы, ногти, носы, подбородки.
Лишь черный бабкин рот оставался один.
– Не позволю никому говорить за меня, – пояснила бабка.
Тело ее зарастало волосами – рыжими, черными, русыми, кудрявыми, прямыми, короткими, длинными. Увеличивалось. Пухло. И вдруг лопнуло. Но не разлетелось на множество частей, а просто пропало.
Игорю мгновенно полегчало. Тело вновь стало слушаться. Дышать стало свободнее. Он поднялся. Подумал: «Неужели все закончилось?»
– Даже не мечтай, – раздалось за его
Бабка приняла свою прежнюю форму. Лишь чье-то ухо прилипло к ее лбу. Бабка оторвала его и отправила в рот, хрустнула аппетитно хрящиком.
– Молоденькое. Свеженькое. Прям как ты.
И потянулась ртом своим к Игорю. Игорь отпрянул и избежал бабкиного КУСЬ!
Лучше на всякий случай отойти еще дальше. И еще. И еще. А бабка наступала. Медленно шла на внука, растопырила руки – сейчас схватит.
Игорь врезался в стену, больно стукнулся затылком. Сверху на него свалилась тяжелая вешалка вместе с куртками.
Игорь отключился.
– Эй! Эй! Я ее вырубила!
Сквозь чуть приоткрытые глаза Игорь видит Ольгу. В светлых одеждах она вновь похожа на призрак. Призрак, который держит в руках полено.
– Эй! Эй! Я ее вырубила!
Сквозь чуть приоткрытые глаза Игорь видит бабку. В темных одеждах она, тем не менее является призраком. Призраком, который держит в руках полено.
– Эй! Эй!
Переходящее полено вновь в Ольгиных руках.
– Эй! Эй!
Кто это был на сей раз?
Игорь уже ничего не различает. Перед глазами все плывет: светлое, темное, поленья, Ольга, бабка, черный рот.
Потерю сознания можно приравнять ко сну?
Тогда спокойной ночи.
Как холодно. Как жутко-жутко холодно. Так замерзала бабка в морге, и теперь этот мертвый холод проник в Игоря, расселся инеем по костям – навсегда останется внутри. Игоря бил озноб. «Бил» – какое точное слово. Мужчина дергался, словно получал удары по телу. Тело вскидывалось в попытке увернуться. Зубы отстукивали неровный ритм – никак не успокоить.
Как холодно. Как жутко-жутко холодно.
Игорь пришел в себя. Он был подавлен, разбит, избит. Так плохо ему никогда прежде не было.
Глаза не открываются – не слушаются. Веки отяжелели: не покажут, что вокруг, даже через щелочку. Нос словно не дышит, не поднимается грудь, не гонят воздух легкие – все залито свинцовым страхом.
И тишина. Полнейшая тишина. Ни одного звука. Хоть что-то же должно шаркать, щелкать, свистеть, шуметь. Хоть что-то. Но нет – безмолвие. Будто вакуум.
Может, это и есть смерть?
Наступила, наконец.
Как холодно. Как жутко-жутко холодно.
Нужно сделать три глубоких вдоха и три долгих длинных выдоха, попытаться расслабить мышцы, расслабить все тело. Кровь быстрее побежит по венам – станет теплее. Простое упражнение, но оно никак не получалось. Дышать было больно, воздух сопротивлялся, замирал возле ноздрей и внутрь лишь на чуточку заходил. Выдох получался неровным, дерганым. Так не расслабишься, не погонишь по венам кровь.
Как холодно.
Как жутко.
Жутко.
Жутко.
– Очухался?
Ольга пнула Игоря по ногам. Легонько, совсем не больно, но очень обидно. Голос ее звучал глухо, едва различимо, словно ей рот ладонью зажали.
Как жутко.
Игорь разлепил глаза. Прямо перед его лицом торчали грязные босые Ольгины ноги, деревянный пол туалета.
– Сегодня солнечно и морозно, – чуть ли не празднично сообщила Ольга, выглянув в крошечное туалетное окно, явно восторгаясь погодными условиями.
Вдруг она резко, с грохотом упала на пол, не щадя коленок и локтей, и поползла к Игорю. Теперь мужчина видел не только грязные ее ноги, но и чумазое безумное лицо, окончательно спутавшиеся в один огромный колтун волосы, бегающие глаза и крючковатые пальцы, что пытались вонзиться в дерево пола, но у них не получалось, на пальцах ломались ногти, ломались неровно, до мяса. Пальцы кровили. Тело Ольги изгибалось, будто в попытке сломаться во всех суставах разом.
Ольга оказалась лицом к лицу с Игорем. Изо рта ее пахло несвежим. Хотелось отодвинуться, но Ольга лишь прижалась посильнее, словно хотела поцеловать соседа. Или съесть его.