Сгинь!

Реньжина Настасья

От Игорева внимания еще больше знобит.

Вот стоит он за занавеской, думая, что Ольга не видит торчащих его ног в носках с дыркой на большом пальце. Стоит и слишком шумно дышит, выдавая себя с потрохами.

Знала бы она, что ровно в эту секунду Игорь пытается решить – помочь ей помереть или нет. Это же так просто: придушить беззащитную женщину подушкой. И никто об этом не узнает. И никто ее никогда не найдет.

Вдох. Выдох.

Вдох. Выдох.

Убить нельзя оставить жить.

Вдох.

* * *

Метель

разошлась. Гудела под окнами громко, протяжно, пугающе, стучала по стеклам, умоляя впустить. Нет, не обманешь: откроешь тебе дверь, ворвешься, перевернешь тут все с ног на голову. Ветер кружил столпы снега в неистовом танце. И ветер, и метель, и метель с ветром прорывались в щели, скатывались с визгом по крыше.

Безумные пляски. Безумные вопли. Все потонуло в них. Входная дверь тревожно пошатывалась.

Игорь подкинул поленьев в печь, но уютнее не стало.

Сплошное напряжение.

Ольга вслушивалась в завывания ветра, боялась и одновременно хотела уловить в них знакомые нотки детского голоса. Наваждение какое-то! Это был не он, не ее сын. Это сам черт приходил, сам дьявол, укравший ангельский образ Степки. Но ради единственного мгновения, ради той секунды, когда монстр обратился в Степу – ее мальчика, без черных дыр вместо глаз, когда заговорил с ней знакомым звонким голосом, таким родным, таким чистым, таким нежным, Ольга готова была вытерпеть весь кошмар той ночи еще раз.

И еще.

И еще.

И, быть может, умереть наконец от этого нескончаемого страха, что обуял ее. Зачем Игорь спас ее? Зачем вытащил из сугроба? Она должна была умереть и воссоединиться с сыном на том свете.

Есть ли он – Тот свет?

Или существует лишь Не та тьма?

В болезненном полузабытьи причудилось Ольге, что шепчет ей Степа на ухо: «Мам, вставай. Не время умирать».

Конечно, то был не он.

Ей вообще никто и ничего не шептал на ухо.

В такую метель и мертвец притих. Не бродил под окнами, не стучал в двери, не пугал Ольгу с Игорем, не наводил на них морок. Видать, сильно снегом занесло – не встать. А может, и ходил. А может, и пытался запугать. Но в бешеной пляске метели, в диких воплях ветра не разберешь, где мертвец, а где стихия. Сходят вместе с ума. Кружат над избой. Воют на хозяев. А те слушают, слушают, слушают. И боятся, боятся, боятся. И дрожат. Не от холода – от страха.

И Бессонница не делась никуда. Сидела рядышком, тормошила за грудь, хихикала злобно. Ей нипочем метели.

Не спать! Слышите? Не спааааать!

Игорь подкрался к Ольгиной постели. Двигался медленно, стараясь быть бесшумным, но женщина все слышала: шаги его отзывались в ушах ударами молотка. Бах, бах, бах – идет твой сосед. Бах, бах, бах – несет в руках смерть.

Замер Игорь. Вслушался в дыхание женщины – вдруг болезнь взяла свое, вдруг обессиленная жаром Ольга крепко уснула.

Взять подушку, подойти ближе, задержать дыхание, положить подушку на лицо больной, прижать

покрепче и не отпускать, пока Ольга дергаться не перестанет.

Какие черные мысли! Чернее самой темноты. Как хочется держать подушку на Ольгином лице. Как страшно от таких желаний. Руки задрожали, Игорь уставился на них – неужели смог бы… вот этими вот… взял бы… и… неужели смог бы?

В детстве было правило – не бей лежачего. Игорь мало водился с другими мальчишками, но дворовые правила знал. Лежачего бить нельзя.

А лежачую?

Про девчонок в дворовых правилах не было ничего сказано. С ними другие мальчишки не водились.

Как и с Игорем.

* * *

Ольга проболела три дня.

Игорь промучился ровно столько же, то и дело подходя к Ольгиному углу, вслушиваясь в дыхание соседки и с трудом отгоняя от себя мысли про подушку, прижатую к женскому лицу.

Три дня бушевала метель. Иногда затихала, но лишь на мгновение, а после начинала танцевать с новой силой, с новыми взвизгами, новыми стонами.

Стонал вместе с ней и мертвец, но ветер уносил его плач в лес, раскидывал по соснам. Стоял мертвец у окон, но прятала его от Ольги и Игоря белая стена снега. Стучал мертвец в дверь, но прогоняла его метель: «Иди-иди, я сама тут управлюсь. Я и сама неплохо в двери стучусь».

На третью ночь метель начала стихать. Уже не шумел по крыше ветер, не стучался в окна снег. Уже можно разглядеть забор. Наверняка и лес виден, но не сейчас, не в ночи.

Игорь сидел за столом спиной ко всей остальной избе. За метельные ночи он чуть успокоился, почти перестал бояться мертвеца, уверовал в то, что тот оставил их в покое. Хотя бы на время.

Тусклый фонарик догорал свое. Освещал стол не ярче свечки. Поменять бы батарейку, да лень. По стенам дрожали тени, но Игорь перестал их шарахаться. Привык.

Вдруг мужчина почувствовал движение за спиной – легкий толчок дрогнувшего воздуха. По спине пробежали мурашки. Неприятные. Колкие. Игорь попытался разглядеть в отражении окна, что там происходит, не причудилось ли. От увиденного чуть не рухнул на пол: белое пятно плыло прямо на него. Бежать некуда. Оборачиваться незачем. Сидеть и смиренно ждать своей смерти.

Вот он – их мир. Либо белое, либо черное, иного не дано. Либо белое, либо черное, но все одно – несет погибель. И не тебе выбирать, но тебе умирать.

Пятно ближе, ближе. Вот оно обрело человеческие черты – женское тело, запрятанное в сорочку. Это же Ольгина сорочка! И волосы будто ее. Только взлохмаченные, вздыбленные. Руки безвольно повисли вдоль тела, голова вбок вывернута, что у повешенной. И плывет прямо на него.

Тут Игорь осознал: Ольга умерла.

Умерла-таки.

Сама.

И подушка не понадобилась.

То-то Ольга притихла в последние часы. Ушла мирно – без хрипов, без криков, без проклятий. Никого не звала, никого не ждала, ни на кого не надеялась.