Сгинь!
Шрифт:
Съесть.
Как бабка-призрак.
– Что? – пахну?ла Ольга на Игоря нечищеным ртом. – Добрался и до тебя?
Она мелко-мелко засмеялась. Неестественно, натужно. Резко оборвалась.
– Я говорила, что и твой черед настанет. Говори-ила. Предупреждала? Предупрежда-ала. Слышала, как ты стонал ночью. Слышала и слушала. И слушала, и слушала, и слушала. И ничего не сделала. Я страдала, ты тоже должен был пострадать. Страда-ать. Ты должен был через это пройти.
– Но ты же…
Игорь попытался встать,
– Что «ты же»? Я же была там, хочешь сказать?
Игорь вяло кивнул.
– И полено тоже держала? – спросила Ольга.
Игорь не ответил. Предыдущий кивок и без того отнял у него много сил.
– Тебе привиделоооось, – Ольга наклонилась, прям пополам сложилась, и вновь оказалась близко-близко к лицу соседа. – Меня там не былооооо. Это все галлюцинации-и. – Она тянула слова, словно разговаривала с умалишенным. Ну, или сама таковой являлась. – Это все мертвец дурил твою-уу башкууу. Понимааааешь? Неееее было меня тааааам.
Ольга разогнулась. Пнула Игоря еще раз грязной босой ногой. Опять не больно. Опять обидно.
– Отлежись еще немного, – противный протяжный голос сменился на резкий, четкий, приказной. – Но потом вставай. Нечего разлеживать тут. Нечего.
Игорь закрыл глаза. Полежит. И впрямь. Отдохнет. Поищет в себе силы встать, одеться, выйти в коридор, надеть лыжи и свалить.
Больше здесь оставаться нельзя.
До сумасшествия один шаг.
Всего один.
И он не намерен его делать.
Валить. Нельзя остаться.
Спустя час – раньше не смог оклематься – вышел Игорь из уборной. Шатался, что пьяный, никак не мог совладать с телом. Оно не слушалось, стало деревянным, тяжелым, чужим.
Мужчина глубоко вдохнул. Втянул в себя запахи избы, чтобы убедиться – бабкин вышел, духу ее здесь не осталось. Но нет. Легкий, буквально невесомый, запах спирта, напоминающий отдушку бабкиного парфюма, все еще витал в воздухе. Знать бы, где он задержался, понять бы, где проклятый притаился, выгнать бы его оттуда поганой метлой да сегодняшним свежим морозным воздухом!
Но нет. Не поймаешь. Только нюхай и трепещи. Нюхай и терпи.
Нюхай, нюхай, нюхай.
Игорь осмотрел избу, прикидывая, изменилось ли в ней что за прошедшую ночь. Все по-прежнему: тот же бардак, тот же хаос, та же грязь. Посреди всего – Ольга. Мерзко улыбается: ощерилась во весь рот, зубы проветривает.
– Чай будешь? – спросила Ольга.
Чашку подняла высоко, будто чокнуться предлагает.
– Буду, – ответил Игорь.
Чай на дорожку – милое дело, можно ли от такого отказываться? Да, давненько Ольга чайник не ставила. А где же он? Откуда Ольга чай наливать собралась?
А она окно открыла-расхлопнула, за подоконник
– Через час готово будет, – сообщила. – Может быть. Точно не знаю. Покуда закипит, наверное. Но вообще не жди – не закипит: печь-то не горячая. Пей, как только снег потает.
– Дура, – закатил глаза Игорь.
На крыше щелкнуло. Игорь дернулся, плечи вжал, глаза зажмурил.
Ольга вновь ощерилась:
– Ты не боись. Ушел твой кошмар. Больше не вернется.
И заговорщицки прибавила:
– Будем новых ждать.
– Он тут? – спросил Игорь, осторожно выглядывая за окно.
Мужчина пошарил глазами по двору, ожидая увидеть труп. Может, даже бабку. Или то, что от нее осталось. Но за окном ярко светило солнце, и чистый, прямо-таки девственный снег переливался золотом, обманывал – дарил надежду на то, что снаружи все спокойно… покойно.
Покойно. И впрямь.
– Мертвяк-то? – Ольга вынула из чашки размокший сухарь и шумно присосалась к нему, пытаясь вытянуть из того всю жидкость. – Не-а. Нет его.
Игорь вздохнул, словно все закончилось.
Но Ольга добавила:
– Снегом мертвяка завалило. Там, где крест ты свой поставил. Ну, этот, который самый большой.
Крест. Кресты. Черная угольная икона с размазанной Богоматерью, ночные шорохи, тягучая тьма, бабка, вечный страх – все это разом свалилось на Игоря, одной огромной кучей влезло в голову, начало там колобродить, стучать изнутри по вискам.
Игорь зажал руками уши и, медленно приседая, застонал:
– Ооооооооо!
Невыносимо ооооо.
Затем взял себя в руки, вскочил, опять неуклюже – пошатнулся, чуть не упал. Куртку в ворохе вещей выискал, штаны кой-какие, лишь бы не рваные и не мокрые, носки теплые, валенки. Натянул все это на себя спешно, отчего штаны оказались надетыми навыворот, носки – дырявыми, куртку неправильно застегнул – перепутал местами пуговицы.
И так сойдет!
Рукавицы отыскать не сумел. Наткнулся на Ольгины перчатки, примерил их. Малы. Пальцы еле-еле влезли. Повертел-покрутил, оставил – все лучше, чем с голыми руками.
– Это мои-и-и, – равнодушно пропела Ольга.
А на соседа и не смотрит. Крутится на табуретке, скрипит, чайный пакетик в талую воду опускает-поднимает, опускает-поднимает.
– Было ваше, стало наше, – ответил ей Игорь и перчатки натянул, те аж треснули от напряжения.
На крыше вновь стукнуло. А затем еще раз, и вниз покатилось с грохотом. Игорь дернулся, перепугался, за печь спрятался.
– А оно и через печь залезет, – загоготала Ольга.
– Ч-что? – прошептал Игорь, испуганно выглядывая из-за печки.