Шаг в четвертое измерение
Шрифт:
— Абсолютно.
Ну, по-моему, я вдоволь наигрался со своей рыбкой. Пора было подводить ее к берегу.
— Предположим, какой-то человек, откровенный фашист и нацист, разыскиваемый полицией, является к вам и просит вас защитить его, опираясь на тот скромный, совершенно легальный нацизм, который вы проповедуете в ваших книгах. Вы ему окажете такую помощь? Поможете ли вы ему бежать?
Блейн весь содрогнулся.
— Вы принимаете меня за отъявленного дурака? — вспыхнул он, проявляя не свойственный ему темперамент. — Никогда! Я обязан немедленно передать его в руки властей. И я должен рассматривать
— Значит, вы отказываете в лояльности даже тем, кто стоял рядом с вами?
— Со мной рядом никто не стоял. У меня нет веры, нет собственной страны. Я философ, а не политик. Политика — это спятившая философия. В конечном итоге ни одна сторона не выигрывает идеологические войны. Вы говорите о «тех, кто стоял рядом», и о «лояльности». Какие замечательные клише! Лояльность пригодна для дикарей и детишек, а не для взрослых мужчин.
Он посмотрел на меня, видимо, испытывая ко мне личную злобу. «Почему все вы, здоровые рыжеватые, крепкие люди, всегда лезете со своими тошнотворными сантиментами?»
— Как вам, слабым недоноскам, повезло, что мы такие. Иначе вам никогда бы не пришлось принадлежать к «немногим избранным». Жесткий цинизм — вот что заменяет вам физическую силу. Доктор Геббельс являет собой в этом отношении разительный пример.
— У него был очень неординарный ум, — возразил Блейн очень серьезно. — Как и у меня.
— Достаточно ли он незауряден, чтобы объяснить мне, как здесь очутилась вот эта бумажка? — спросил я его, помахав у него перед носом сложенным листком.
— Як нему не имею никакого отношения! — упрямо воскликнул он.
— Но я нашел его в вашем доме, в коридоре, возле задней двери.
— Любой мог подбросить этот клочок бумаги и сделать это без моего ведома. Мальчик из бакалейной лавки в Стрэтгоре. Или полиция.
Я страшно удивился.
— Значит, у вас уже побывала полиция?
— Они явились сюда дня два-три назад. Они искали какого-то пропавшего мальчика… А, наконец я догадался! Именно от них я услыхал его имя — Джонни Стоктон!
Он все превосходно обстряпал. Я чуть не попался на удочку. Но все же заглотил крючок не до конца. Снова мы стали вглядываться друг в друга, словно спарринг-партнеры в поисках бреши в обороне противника.
Потом я заметил:
— Можете ожидать нового визита полицейских, — и очень скоро.
— По какой причине?
— На сей раз исчез не только Джонни. Вместе с ним пропал и Морис Шарпантье.
— Значит, он на самом деле приехал… сюда… как и говорил мне в Риме?
— А вот теперь он куда-то ушел, причем довольно поспешно…
— Шарпантье? — еще раз спросил Блейн, отбрасывая в сторону погасшую сигаретку. — Весьма… странно… весьма.
— Может, он идет по следам Джонни.
Я вышел в коридор. К моему удивлению, я услышал за спиной шарканье его туфель. Я никак не ожидал от него такой любезности, — проводить меня до двери.
— Вы
— Его не было поблизости нигде, когда я вышел из долины.
Я бросил последний взгляд на эту фигуру, которая могла быть жалкой, если бы не была столь отвратительной.
— Вы поступите мудро, если сообщите все, что вам известно о Джонни Стоктоне, в полицию. Человек, который лег на дно, должен избегать всяких скандалов или криминальных дел.
— Но я ничего не знаю об этом мальчишке!
Напрасно я пытался выявить причину его эмоционального волнения, от которого тряслись руки и вибрировал голос. Он всегда старался казаться человеком, недоступным для эмоций. На самом деле не кто иной, как Блейн, поддержал теорию, что проявление любых эмоций — это разновидность психического заболевания. А если это так, то вот он сам стал его жертвой. Что-то сильно его потрясло. Вероятно, какие-то произнесенные мною несколько секунд назад слова. Что же это было? Шарпантье? Джонни? Или тот и другой?
Редкая привилегия — потрясти такого человека, как он. Я не мог преодолеть соблазна и не нанести ему последний, сильный удар в солнечное сплетение.
— Прощайте, мистер Блейн… если вы только на самом деле им являетесь.
— Что такое! Что вы говорите! — заорал он. — Вы что, не верите, что я — Уго Блейн?
— Почему я должен верить? Во всяком случае у меня нет никаких доказательств, кроме ваших собственных слов.
— Разве вы не видели в газетах мои фотографии?
— Нет, не приходилось.
Повернувшись, я вышел в коридор, размышляя, удачной ли оказалась моя выходка. Но это место мне казалось каким-то тупиком, ловушкой, тюрьмой. Воды озера были глубокие и холодные. За ними Бен Тор был непреодолимым барьером для такого слабака, как он. Он мог уйти отсюда только через долину Тор, но уж я позабочусь о том, чтобы надежно перекрыли ее узкую горловину. Если через несколько часов до него дойдет смысл сказанных ему слов, то его вполне определенно может хватить удар…
Прозрачный туман, выползший из дальнего конца озера, теперь уже покрыл всю его поверхность, словно Титан подышал на громадное зеркало. Он уже переполз через луг и добрался до дома Блейна, — дрожащие длинные полосы, похожие на щупальца и антенны, вслепую обследующие местность. В узком проходе между скалами туман, превратившись в третью стену, закрывал от взгляда расположенную там, выше, долину.
Я пошел через луг. Резко хлопнувшая дверь напугала меня. Ясно в этой околдованной тишине я услыхал, как повернулся ключ в замке и загремел засов. Это Блейн запирал себя изнутри.
Не успел я сделать вперед несколько шагов, как услышал шум закрываемого окна. Я оглянулся снова. Теперь я находился с той стороны дома, где была его спальня. Серьезные глаза Блейна смотрели на меня через нижнее стекло единственного окна, которое он только что с силой захлопнул. Его длинная худая рука шевелилась над головой, очевидно, запирая задвижки на окне. Таким образом, он закрывал себя накрепко со всех сторон в своем гранитном доме. Вероятно, те эмоции, которые выплеснулись у него в конце разговора, объяснялись только одной причиной — страхом. Но чего он боялся?