Шагая по облакам
Шрифт:
Толян приметил ещё один факт: мужчины и женщины сидели поочерёдно. Сидели на деревянных стульях. У кого-то стулья были ещё в хорошем состоянии, у кого-то в полуразрушенном, у некоторых от стула оставались лишь щепки. У некоторых вместо четырёх были три ножки, у других вообще одна. Каждый раз, когда мужчина или женщина, ударяя по домику, выбрасывали его, ножки стульев, спинка и сидение крошились, подгнивали, просыпались в пустоту и в темноту, иногда оставаясь под тем, что некогда было стульями, будто окончательный итог того, что в течении всей жизни, создав что-то, пусть и уродливое, люди в конце концов сами же уничтожали. Уничтожали уют и тепло, уничтожали семейное счастье. Не дрогнувшей рукой, выбрасывая это счастье на помойку. Понимали ли эти люди, что сделали не так, почему заслужили такое наказание? Ведь многие
Они сидели тут дольше, чем Толян собирал бы облака. Их срок – сто семьдесят семь лет. Ничтожная для этого мира цифра, если сравнивать с тысячью лет в аду. Но Толяну она показалась значимой. Важной. Впрочем, в этом месте, где не было ничего, кроме темноты и серой стены, что тоже что-то означала, – что именно Толян не мог понять, а кто-то невидимый не спешил ему кидать новые подсказки – важным считалось всё. Эти люди должны были осознать, что разрушенное по каким-то причинам семейное счастье было намного ценнее, чем ситуация, которая тогда казалась безвыходной. На деле же этот проступок, в котором виноваты обязательно оба, всего лишь всплеск эгоизма. И зачастую обратно уже ничего не вернуть. Вот и разбегаются или продолжают жить так, дальше, разрушая, сжигая, втаптывая в грязь ценности и чувства, отказываясь от того, что могло бы их спасти, но из-за тщеславия, – когда я лучший и мне должно всё подчиняться – не могут увидеть целостность и доживают жизнь в руинах. Семью создают он и она. Он и она. Вместе. Едино.
Они должны были понять сейчас, но почему же никто не подсказал им тогда, когда они разрушали свой очаг и уют?
Впрочем, Толян мог заблуждаться в своих выводах. Не ему стоять тут и осуждать тех, кто пытался что-то сделать, но не смог. Кому не подсказали, не вывели из лабиринта заблуждений. Которые не услышали подсказок и мудрых слов, упрямо делая ошибки вновь и вновь, потому что считали так правильно… Лично Толян вообще ничего не создал. И не пытался создать. У него семьи не было. Нет, она была, когда-то он был частью семьи, у него, как у многих были мама и папа, он помнил деда. Они были счастливы. Толян не помнил, чтобы мама и папа ругались. Не помнил, чтобы они жили порознь. Ему тогда и сейчас казалось, что их семья была самой лучшей. Самой правильной. Самой крепкой! Но если бы он завёл свою семью, смог бы жить так, как жили они? Смог бы сохранить понятия семьи, когда семь «я», а не «я» без семь?
Да, наказать сейчас легко, плюнул и растирать не надо. Что Ангелу, который сидит на возвышенности и бумаги перебирает, а вместе с тем деньги считает, человеческая судьба? Ничто. Он только подводит итог: «Ты согрешил… ты не правильно жил… о, а тут у тебя есть небольшая кража… а здесь ты разрушил свой очаг…» Впрочем, если так подумать, то это их работа. Их жизнь. Как у людей своя. И вопрос остаётся открытым: а как ангелы живут? Грешат ли? Вот был один такой, которого бог свергнул на дно ада. Кажется Люцифером звали. Но то ведь люди написали в библии, а как было на самом деле?
Да чёрт его знает, как на деле! Не об этом сейчас речь. Речь сейчас о семье. С другой стороны, в чём смысл того, что Толян тут стоит, смотрит на этот конвейер, размышляет, умничает сам с собой. Никакого смысла. Он сюда попал по чистой случайности. Мимо пролетал, вот и заглянул. Или же нет? А, и это не важно. Важно то, какого чёрта он вообще делает?! Было дело, собирал облака. Потом нашёл косу, взмахнул ею и свалил оттуда. Падал в темноте, взмахнул косой снова и оказался тут. Бред.
А если взмахнуть косой ещё раз? Есть ли лимит у взмахов и куда приведёт его новый путь? Зачем об этом думать, зачем вообще о чём-то думать? К чему было уходить оттуда? Спокойно собирал бы облака. Собирал бы и в ус не дул. «Ага собирал, – тут же злобно подумал Толян и отвернулся от конвейера, решив прогуляться вдоль невесёлой стены. – Мало того, что ощущения реальности утратил, так ещё эмоции все притупились и имя своё забыл. Ладно эмоции и ладно реальность, тут вообще всё нереально, я же умер, и вроде как в загробном мире. Но забыть имя… Этого я простить не могу! Однако, куда я иду?»
В любом движении нужна цель. Просто так выйти из дома и пойти куда глаза глядят можно только тогда, когда тебе делать нечего. «Мне нечего делать? Я решил прогуляться?» – тут же вопросил
Новый звук заставил Толяна остановиться. Он посмотрел налево. Звук ударов исчез, а вот шаркающий появился. Конвейера уже не было. На его месте проступила из глубокой темноты ещё одна стена. Перед ней на корточках сидела женщин и держала в руке сапог. Из ржавого краника, что торчал старой трубой из стены, лилась струя воды. И женщина подставляла сапог под неё, сдирая щёткой грязь. При этом грязь летела в разные стороны, каплями оседая на её лице, волосах, руках и груди. Но она всё равно чистила сапог, не останавливалась, будто от этого зависела её жизнь.
Толян не уследил, когда рядом с ней появился мужчина. Он так же, как она, сидел перед стеной, и так же, как она, чистил щёткой обувь, только не сапоги, а сланцы. Отмывал их от грязи, и грязь так же летела в стороны, орошая его каплями, на которые тот не обращал внимание. Ему важнее всего было отмыть сланец, который никак не отмывался, и он тёр грубой щетиной сильнее, стирая его до тонкой нитки. И грязь продолжала оставаться: на нитке, на его руках, на его лице, на его груди. А звук разлетался по мрачной пустоте и было в нём что-то гадкое, противное, раздражающее. Хотелось отойти в сторону, чтобы не оказаться заляпанным жижей.
Кто-то невидимый коснулся Толяновых мыслей снова. Глядя на ровный ряд людей, что появлялся из темноты и становился отчётливой картинкой, Толян осознавал, что сидящие поочерёдно вдоль серой уродливой стены и моющие кто сапоги, кто сланцы мужчины и женщины, никто иные, как изменники. Те, кто предав свои отношения и чувства, опустился на дно грязной и распутной жизни, гуляя на стороне, в поисках чего-то того, что им не хватало в личной жизни. То ли острых ощущений, то ли другой ласки или же тепла. А может потому, что им так хотелось и один партнёр для них это скучно. Развеять скуку, принести в дом грязь, разрушить очаг и уют. Однако, имеет ли смысл что-то, что некогда было значимым, а теперь, потерявшее ценность в привычном понимании и обернувшееся в принципиальный эгоизм – когда на первом, втором и третьем месте только ты? Когда «я хочу» и другого быть не может. Муж подвинется, жена тоже. А дети… Дети вырастут. Поймут. Чему научатся, не важно. Дом? Дом можно купить. А строить… Что за чушь. Сейчас никто этим не занимается, оттого и поделка чаще всего походит на абстракцию, подобие дома.
Как-то один из Толяновых коллег рассказывал, что жена ему изменила, потому что якобы он ей изменил. Он пытался уверить товарищей, как и жену, в том, что не ходил на сторону, но на тот момент Толяну было всё равно, кто кому наставил рога. Того коллегу он знал поверхностно, а жену его и вовсе ни разу не видел. Ты можешь убеждать людей в том, чего не делал, однако сможешь ли ты убедить в своей невиновности грёбаного Ангела, у которого в столе, в верхнем ящике лежит папочка с твоей сраной жизнью, где прописан каждый грешок, будь то мелкая кража или же измена? Сможешь ли ты откупиться вот от такого наказания, когда у тебя нет денег…
Стало смешно, и Толян хмыкнул. Все пути сводятся к Ангелу. А Толяну наплевать на грехи других. Пусть разрушают бумажные домики, пусть моют сланцы и сапоги. Пусть отрабатывают свои наказания. У Толяна своё есть, от которого он сбежал. Вот только поможет ли это при другой жизни? Ведь что бы ты не делал здесь и сейчас, вновь родившись, ты забудешь это место, забудешь наказания, забудешь прежнюю жизнь, вновь уверуешь в то, что рай есть и он чисто для тебя, даже несмотря на то, что ты грешишь. Человек будет и дальше жить уподобляясь твари, ползать на дне густой грязи и гнили вонючим червячком, а боги и ангелы, будут сидеть на своих возвышенностях и смеяться, тыкать в тебя пальцем и ждать, когда же ты сдохнешь и придёшь к ним снова, упрашивая дать какой-то-там шанс или какую-то-там возможность исправить что-то-там. Они будут продавать тебе места в экстра-классах до остановки «Рай», а если у тебя не окажется денег, отправят вот сюда, отрабатывать наказание. И всё по кругу. Снова и снова. Ничто не изменится. Только имя, впрочем, возможно и оно будет прежним.