Шагая по облакам
Шрифт:
Так зачем жить? К чему стремиться? Люди хотят этого и ангелы с богами исполняют их желание. А вот Толян не хочет. Он не нормальный человек. Хотя верит в то, что таких как он тысячи. Ангел сказал, что любит уникальных, как Толян, людей. Значит помимо него есть ещё, на него похожие. Но от этого не легче. От этого становится только хуже, потому что в груди зарождается огонь ярости, а в голове пульсирует ноющей болью мысль: уничтожить. Уничтожить этот мир! Стереть его в порошок! Растоптать и раздавить! И тут же всплывает вопрос: зачем? За тем, чтобы спасти души, что отрабатывают в нём свои наказания? Или чтобы душам некуда было приходить после смерти? Или же потому, что Толяну казалось, что этот мир – мир предательства, а
– Чёрт, – мучительно выдохнул Толян и прикрыл глаза. Он не знал ответа на эти вопросы и не понимал пока что своего состояния. Однако чётко мог сказать, что этот мир ему совсем не нравится.
Впрочем, нравился ли он ему до этого? Он же его толком и не знал. Его привела старуха-смерть, затем доставил до точки распределения старик-лодочник. После Толян сидел в зале ожидания, а потом только попал к дерьмовому ангелу, который целый час издевался над ним, в итоге отправив в непонятное место собирать облака. Толян работал, не возмущался и не сопротивлялся. Вышел из лифта и тут же стал заниматься бесполезными вещами. Потом с помощью косы он добрался сюда, где люди отбывают свой срок за то, что превратили семейные ценности в ничто. Чтобы узнать этот мир надо ещё пару-тройку раз взмахнуть косой и оказаться где-то в другом месте, например, в аду. Чтобы понять, что именно чувствует Толян к этому миру? Но с другой стороны, ему это надо? И что будет, когда он поймёт? Уничтожить мир не получится в любом случае. Кто он такой, чтобы уничтожать то, что создано богами?
Однако, так хочется исполнить свою мечту. Так хочется уснуть и больше никогда не рождаться. Исчезнуть. Испариться. Растаять. Стать частью пустоты и мрака.
Толян уже собирался взмахнуть косой, когда услышал новый звук. Нахмурился. Стена стояла всё на том же месте, тянулась из темноты в темноту, и Толян вновь ощущал, что ей нет ни конца, ни края. Ощущал холод, пробиравший до костей. Вот только женщин и мужчин, моющих сланцы и сапоги больше не было. Толян повернулся на звук. Уставился туда, где была ещё одна стена. Ненароком подумал, может кто-то… моет стену? Например. Однако стены Толян не увидел. Да и тьма расступилась. Теперь перед ним открылся пустырь, а за ним пропасть. Люди шли к пропасти, неся в руках кукол, затем бросали в эту пропасть, а после разворачивались и уходили в темноту, чтобы снова через некоторое время оттуда выйти всё с той же куклой и опять скинуть её в пропасть.
Толян почувствовал, как внутри скручивается тугой узел боли и сострадания. Он и правда был счастливым ребёнком. Самое главное, он был любим. У него были папа и мама. Он рос в ласки, любви и тепле. Он всегда мог прижаться к добрым рукам мамы, положить головку ей на грудь и, закрыв глаза, уснуть, зная, что когда проснётся, мама будет рядом. Он мог опереться на отца, который пусть и лупил непослушное дитя ремнём по заднице и ставил это дитя в угол, но всегда мог наставить на верный путь, рассказать что правильно, а что нет, что можно, а что нельзя, для чего эта штучка, а куда пихается вот эта. Сейчас Толяну казалось, что у него в жизни было самое главное и самое большое счастье – это любящие родители. Которые не отказались от него, которые не бросили его, для которых он тоже был главным счастьем.
Он всегда задавал вопрос: что же сделали дети, чтобы заслужить такое наказание – быть брошенными родителями? Сейчас он задумался об этом на полном серьёзе. А что если те наказания за то, что кто-то не прошёл наказание здесь? Или же в мире живых свои правила, за которые отвечают другие ангелы? Или быть может те взрослые, что бросают своих детей, это те, которые
– Ма-ма, – донеслось из ямы. По телу пробежала стая мурашек. Толяну стало ещё холоднее.
Крепче сжав косу, Толян прошёл вперёд. Оказавшись в толпе, которую составляли как женщины, так и мужчины, Толян заглянул в лица некоторых. Слёзы бежали по щекам крупными каплями, Толяну подумалось, что так плачут только дети. Невинные слёзы детей, когда коленку разбил или мама конфету не купила, или вон ту игрушку, которую он по неизвестной причине так сильно захотел, а папа сказал, что не купит, потому что Толя плохо себя вёл. Или потому что по заднице прошёлся отцовский ремень, или потому что дед уши надрал, за то, что Толька щипал смородину у вредного соседа деды Пети, просунув ручку между полусгнившими дощечками забора…
А как плакали дети, которых бросили? Которые выросли в детских домах или интернатах? Какими слезами плакали они?
– Обстоятельства, – вдруг тихо сказала шедшая рядом с ним женщина. – То были только обстоятельства.
Толян посмотрел на неё, а она посмотрела на него. Будто найдя собеседника, нервно улыбнулась сквозь слёзы, крепко прижимая к груди голого, пузатого пупса. Яркие, искусственные голубые глаза куклы смотрели вверх, будто там была не тьма, а яркое синее небо. Он будто видел, как вдалеке, оставляя белоснежный след, летел самолёт, а чуть ниже, птица. И это было так увлекательно, так интересно…
– Меня вынудили обстоятельства, – продолжала женщина. – Я не хотела. Я ни в чём не виновата. Не виновата… Меня заставили. Я его не бросала… – и громко зарыдала.
В этот момент они оказались у обрыва и что-то заставило её оторвать пупса от груди и, вытянув руки вперёд, отпустить куклу. Женщина зарыдала ещё громче, потом отвернулась и пошла прочь. Рядом в пропасть скидывали куклы другие, они тоже плакали, кто-то даже просил прощение, кто-то молча разворачивался и уходил, чтобы вновь вернуться сюда уже через некоторое время.
– Ма-ма, – говорили из ямы неясные, искусственные голоса. Они лежали огромной кучей, которая никогда не заполнит эту бездонную пропасть, потому что людей, что сейчас бросают и будут бросать своих детей – всегда много. Они не иссякнут, не исчезнут. Как впрочем, и те, кто разрушают свои дома или изменяют супругам. Это бесконечный цикл. Круговорот.
Но Толян понимал и знал, что обстоятельства существуют. Причины, побудившие совершить то или иное преступление. Но так ли надо искать оправдания тем, кто совершает такие поступки? Можно ли вынести щадящий приговор, ограничится штрафом в пару тысяч рублей за то, что когда-то смелости, сил и любви не хватило, чтобы оставить ребёнка себе и позволить ему вырасти пусть не в полной семье, но хотя бы при матери или же при отце?
Да хрен его знает?!
Толяну это всё надоело. У него не было семьи. У него и дома-то не было. Лишь та квартирка, что купили когда-то ему родители. Он и с женщиной-то толком и не жил. Вот с Ладушкой – сучкой – пару лет и всё. До этого были лишь мимолётные встречи, какие-то недосвидания. Редкие связи на стороне, по молодости. И детей у него тоже не было. Не сложилось. Не получилось. Просто прошло мимо.
Толян отвернулся от пропасти и пошёл к стене, той самой, что явилась перед ним в первый раз. Она стояла на том самом месте, где и была. Исчез конвейер, потом мойщики обуви. Наверное исчезнет и пропасть, однако стена останется! Как и холод. Толян прикоснулся к шершавой поверхности. Тут стена была прямая, без выбоин и остроконечных пиков, без бугров и дыр. Просто шершавая. Так сильно похожая на его жизнь. Скучная, однотипная, тоскливая. Серая.