Шаги навстречу
Шрифт:
— Пап, но это же правда. Я не хочу, чтобы Энн умирала, но и не хочу, чтобы умер кто-то другой.
Он нерешительно улыбается и ерошит Кейду волосы.
— Я знаю. Но хочешь, я что-то тебе скажу? Поскольку я отец, я — эгоист. Хочу, чтобы Энн жила долго-долго. Поэтому если кто-то должен этим летом умереть — а мне бы очень этого не хотелось, — но если такова воля Господа, тогда я буду молиться Всевышнему, чтобы это оказалась не твоя сестра. — Папа легонько обнимает Кейда за плечи. — Пойдем, сынок. — Поворачивается ко мне и знаком призывает следовать за ними.
Я не шевелюсь.
— Я могу здесь еще ненадолго остаться? — С моих уст
Изначально я уверена, что он не разрешит: девочке-подростку не стоит одной оставаться на пляже. Но потом он, наверное, что-то разглядел в моих глазах, потому что успокоился.
— Никуда не уходи, — предупреждает он. — Скоро прилив, не подходи слишком близко к воде. Увидимся позже.
Как только он скрывается с глаз, я направляюсь прямиком к воде. Однако не захожу далеко — только ноги намочить. В конце концов, вода почти ледяная: на побережье Орегона всегда холодно. Какое-то время я стою на одном месте, все больше погружаясь в песок всякий раз, как вода вокруг моих лодыжек отступает назад в океан. Когда ноги немеют, я отхожу на то место, куда вода не достает. Палочкой рисую на песке — крошечное сердечко, похожее на то, что папа рисовал пальцем.
Только мое больше походит на сердце моей сестры: кривое, немного неправильной формы.
Когда дело касается живописи (а для меня даже простой рисунок на песке — живопись), я стремлюсь к совершенству. Я не хочу рисовать сердце такое, как у Энн, — с дефектами. Чтобы исправить, я рисую вокруг первого сердечко побольше, но мое новое сердце такое же перекошенное.
Что со мной? Это не должно быть сложным! Может быть, мои руки тоже занемели.
Испытывая разочарование, я продолжаю в сумерках рисовать сердца вокруг предыдущих, надеясь, что следующее окажется идеальным. С каждой новой линией рисунок становится все больше, но вовсе не лучше. В конечном итоге коллекция сердец становится шириной, по крайней мере, метров в шесть и почти касается прилива. Когда я вижу, что вода скоро разрушит мою работу, я на цыпочках подхожу к самому первому кривобокому сердцу — сердцу Энн в самой середине — как будто само мое присутствие может его уберечь.
Через несколько минут бурлящая вода прилива вновь щекочет мне лодыжки и смывает сердце сердец.
— Почему бы тебе просто не оставить ее в покое? — спрашиваю я у океана. Или у Господа. У кого-то.
Океан не отвечает. Волны продолжают накатывать и отходить, лаская песок. И тем не менее, когда мои ноги синеют от холода, каждая новая волна является страшным напоминанием о том, что я уже знаю. Ущербные сердца долго не живут.
— Эй, бродяга. Мы уже хотели вызывать спасателей, — шутит мама, когда я наконец-то возвращаюсь с пляжа через заднюю дверь. Она стоит у плиты, помешивая спагетти в кастрюле. Сделав неглубокий реверанс, она интересуется: — Что скажешь о моем фартуке? Он висел в кладовке и так и просил, чтобы его надели.
Фартук похож на дандженесского краба-переростка [5] . Основная часть — это панцирь, черные глаза-бусинки смотрят маме на подбородок, колючие лапки-завязки обхватывают ее вокруг талии, а две гигантские клешни соединяются на шее, чтобы удерживать фартук на теле.
— От него… тошно, — отвечаю я.
— В данном случае это хорошо или плохо?
Я смеюсь:
— Посмотри
— Я почти уже все приготовила, но в кладовой висит еще фартук с лобстером, если хочешь — примерь.
5
Промысловый вид крабов семейства Cancridae, обитающий на западном побережье Северной Америки.
— Нет, мне и так хорошо.
Она подмигивает и продолжает перемешивать вермишель.
— Ты Энн не видела?
— Наверное, отдыхает наверху.
Когда я миную гостиную, Кейд с папой поглощены игрой в нарды.
— Добро пожаловать домой, — приветствует папа, пока я не дошла до лестницы цвета морской волны.
— Привет, — отвечаю я, не останавливаясь.
На площадку второго этажа выходят три двери. Слева дверь в спальню, дверь прямо ведет на чердак, дверь справа — в «девичью» комнату. Я поворачиваю ручку двери вправо и аккуратно толкаю.
Энн лежит на спине на нижней койке. В руке — ручка, она как раз что-то пишет на деревянной планке у нее в изголовье. Когда она слышит звук открываемой двери, тут же роняет ручку и делает вид, что не занималась ничем предосудительным. Но когда видит, что это всего лишь я, расслабляется и робко улыбается мне:
— Привет.
— Привет, — отвечаю я. — Ну… как дела?
— Отлично.
— Кейд уже извинился?
— За что?
Она шутит?
— Как же! За свои слова на пляже.
Она на мгновение задумывается.
— Он говорил правду. Я просто тогда не хотела ее слышать. — Энн умолкает. — Просто это так… непонятно.
— Что именно?
— Вся эта пересадка. Ну, понимаешь, ведь кто-то другой должен умереть. Я пытаюсь не думать об этом, потому что иногда не уверена, что хочу, чтобы внутри меня билось чье-то сердце.
Я киваю, делая вид, что понимаю, хотя мне не дано понять, каково ей.
— А что ты писала на кровати?
Она улыбается:
— Когда мы ушли, я наблюдала за тобой на пляже. — В комнате два окна, она указывает на то, что выходит на пляж. На подоконнике лежит бинокль Кейда.
— Ты шпионила за мной! И что же ты хотела увидеть?
Энн отодвигается, чтобы я могла прочитать. Когда я вижу, что она нарисовала, тяжело сглатываю. На клееной фанере кривое, неровное красное сердечко, а вокруг него — сердце побольше.
— Сердце в сердце, — мрачно говорит она, — потому что, нравится мне это или нет, во мне, может быть, будет биться чужое сердце.
— Может быть?
— Точно будет, — исправляется она.
— Очень клёво, Энн. Будешь рисовать еще?
— Да, но не сегодня. Я буду добавлять по одному сердечку каждый прожитый здесь день, как круги на стволе дерева. Сердце будет расти с каждым днем, пока я не получу новое.
— Круто, — опять хвалю я, глубоко потрясенная тем, что все-таки кое на что ее вдохновила.
Она поворачивает голову на подушке в мою сторону:
— Но я все равно не в восторге от того, что приходится делить с тобой комнату.
— Взаимно.
— Отлично, — смеется она. — Просто хотела внести ясность. — Энн смотрит на расположенную сверху койку. Пальцем она проводит по внешнему сердцу, а потом неожиданно спрашивает: — Ты думаешь, я зануда?
Вопрос застает меня врасплох. Конечно, я считаю ее занудой. Как и все остальные.