Шаги по облакам
Шрифт:
Ракетоносец летит на посадочной скорости. Машина «сыплется». Можно было бы садиться, но… до посадочной полосы 120 километров и 9500 метров высоты.
Виктор Игнатьевич чувствует близость «ямы», в которую вот-вот попадет самолет. Пора прекращать падение скорости. Она и так уже меньше всех скоростей, на которых приходилось пилотировать машину. Угол тангажа - «задира» носа самолета - очень большой. Полностью отдан штурвал от себя. Управляемый самолет незамедлительно опустил бы нос и начал резкое снижение с нарастанием скорости. Сейчас этого не случилось. Машина перестала подчиняться летчику и продолжала
– Юра!
– обратился командир экипажа к радисту. А тот - весь внимание.
– Жду указаний, - тут же ответил он.
– Наблюдай внимательно за всем происходящим. Следи за работой аппаратуры.
– Есть, - коротко ответил радист.
Обстановка накалялась с каждой секундой. Неведомое становилось все ближе. Самолет летел, можно сказать, падая. Действительно, он больше неуправляем, но пока еще летит, находясь в горизонтальном положении. Испытателям остается ждать, чем закончится этот эксперимент с минимальной скоростью. Как испытываемый самолет войдет в штопор? Каков характер штопора? На оба эти вопроса сегодня должен ответить экипаж ракетоносца. Он должен первым узнать все это и объяснить остальным летчикам.
Нервы напряжены до предела. Понять состояние экипажа нетрудно. Наступил период, когда он фактически не участвует в управлении воздушным кораблем. Он вынужден ждать. А чего ждать? Чем кончится этот неуправляемый полет? Благополучной посадкой или?… В лучшем случае, приземлением с парашютами.
Испытательная аппаратура четко фиксирует показания приборов, а телеметрическая система тут же передает показания приборов на землю. Правда, показаний приборов, кроме экипажа, никто не видит - они будут расшифрованы позже, а пока командный пункт ждет новых устных сообщений с борта ракетоносца.
И вот в репродукторе голос командира корабля:
– «Кондор-один», я - шестьсот пятьдесят третий. Прошел посадочную скорость, на отклонение штурвала самолет не реагирует. Скорость продолжает падать.
Земля тут же отвечает:
– Следим за вами. Докладывайте обстановку.
Ракетоносец все еще теряет скорость. Время, казалось, остановилось. И вдруг, вместо того чтобы продолжать снижение, самолет резко задирает нос, вздрагивает и с большой угловой скоростью сваливается с большим правым креном в штопор. Огромная, в несколько десятков тонн, машина начала падать, вращаясь вправо.
– Юра, будь готов к покиданию самолета.
– Готов. Испытательная аппаратура включена и работает нормально.
Надо иметь мужество настоящего испытателя, чтобы даже в такой критической обстановке продолжать четко исполнять обязанности бортового радиста-оператора. Это мог сделать только наш Юра, бесстрашный и смелый авиатор. Под стать летчикам и штурманам-испытателям. Командир не ошибся, взяв его в этот, прямо скажем, рискованный полет.
Сообщение, сделанное радистом, было очень важным. Командир экипажа был убежден, что все его действия, работа всей бортовой аппаратуры записываются и передаются на землю. В случае даже самого неблагоприятного исхода инженеры расшифруют записи и полностью восстановят всю картину полета.
Стрелка высотомера быстро отсчитывает сотни метров потерянной высоты. Белая равнина верхнего края облаков мчится навстречу штопорящему ракетоносцу. Скорость падения нарастает.
Что должен делать летчик в такой ситуации? Пока самолет задирает нос и теряет скорость, есть время подумать и принять решение. Правда, времени маловато. Но можно успеть ответить хотя бы на такие вопросы: как быть с радистом? Как дальше бороться за спасение машины? О себе думать еще рано.
«Помочь Юра мне больше не сможет, - рассуждал командир экипажа, - а каковы шансы покинуть корабль в дальнейшем, если он будет так же беспорядочно падать? Да и будет ли вообще такая возможность? Нет, больше ждать нельзя. Он, командир, не имеет права в, создавшихся условиях рисковать жизнью товарища. Надо спасать его жизнь. Надо выбрать наиболее удобный момент для покидания борта самолета и дать команду».
Появились легкие вздрагивания, а потом сплошная, уже прочувствованная перед первым срывом, тряска. Самолет напоминал, что время на раздумье кончалось.
– Юра, покидай машину, - скомандовал Кузнецов.
Это был приказ, и радист выполнил его без промедления.
Резкий хлопок, за ним мгновенное появление непривычного шума. Все ясно. Командир остался один на один с потерявшей управляемость громадной стальной птицей. Кузнецов передает на землю:
– «Кондор-один», я - шестьсот пятьдесят третий. Машина сорвалась в штопор, радист катапультировался, азимут девяносто градусов, сто километров.
Мысли летчика напряжены до предела. События настолько сложны, что даже ворвавшийся в кабину морозный воздух не производит особого впечатления. Наступил новый этап в работе летчика. Теперь он борется за жизнь корабля. Несмотря на сложность обстановки, в мозгу мелькает мысль: «А как Юра? Удачно ли вышел из самолета. Раскрылся ли парашют? И вообще, что с ним сейчас?»
Если бы можно было спросить Кузнецова в ту минуту: «Командир, а как ты? О себе ты думаешь?», он бы не ответил. Он был занят. Он думал о спасении машины.
Сквозь грохот завихряющегося в кабине морозного воздуха летчик услышал облегчившие душу слова руководителя полетов:
– Шестьсот пятьдесят третий, вас понял. Снижение радиста наблюдаем на экране радиолокатора.
В этот момент самолет круто задирает нос, резко накреняется влево, и начинается бешеное вращение.
Уже близка верхняя кромка облаков. Через разрывы в облаках Кузнецов увидел землю. Молниеносно пронеслась мысль: «Вовремя покинул самолет Юра».
Энергично действуя рулями, летчик снова замедлил темп вращения машины и перевел самолет в пикирование. Потом очень осторожно начал вывод из пикирования. Буквально миллиметровым движением штурвала, не давая возникнуть большим перегрузкам, Виктор Игнатьевич заставил машину выйти в горизонтальный полет. Вывод закончился уже в облаках.