Шаги в глубину

Цикавый Сергей

«Эосфор» — хороший корабль, и я влегкую удержалась от того, чтобы назвать его девственно чистый ВИ именем матери. В голове упорно вертелась фраза «много чести», но разобраться бы еще: кому же все-таки ее много? Это чужой корабль, словно чужая плоть, наросшая на тебя саму. Плоть, которая приживается, врастает, чешется, зараза, и ты терпишь этот зуд, смотришь не своими глазами в вечную пустоту, прикидывая, когда руки станут родными, когда тебе станет так же легко, как в «Телесфоре», в который ты влюбилась с

первого касания.

И вот снова: меня унесло мимо нашей суицидной миссии, мимо того, что билет, наверное, мне выписали в один конец.

— И что ты думаешь о задании?

— Я п-подумал, что ты заснула, — голос вроде бы и слегка с издевкой, но хороший все равно голос. Теплый.

— Ты не думай. Ты ответь.

— Думаю, что это задание б-без шансов.

— Спасти мир и подохнуть? Мило.

— Как в-вариант — просто подохнуть.

— И как тебе это нравится?

Дональд помолчал, и я повернула голову в надежде разглядеть, что у него на уме. Обормотский профиль заострился, но в потолок он смотрел как-то упрямо и в то же время растерянно. Сложные мы все, сложные.

— Мне это не нравится, — вздохнул он. — Н-надо бежать.

— Бежа-ать? — протянула я. — Ну-ка, просвети меня, как это организовать. Ты что-нибудь слышал о войд-десанте на борту?

— Слышал.

Он повернулся ко мне. Уверенный неуверенный обормот, у которого обострилось фронтирское чутье, который почуял, что его загоняют в капкан, и теперь рыщет в поисках лазейки, четко зная, что она всегда есть.

Только мне это не нравится, мне это все куда противнее, чем ход мыслей наших загадочных властелинов. Бежать? Спасибо, я попробовала, да и ты, придурок, тоже. Честно говоря, я бы не возражала, чтобы нас сейчас прослушивали.

— Запал-карта?

Дональд поднял раскрытую ладонь над лицом и усмехнулся:

— Н-нет. Мне ее удалили.

Об этом он может говорить вслух, это ниточка в пустоту, и пусть даже нас слушают, есть какой-то извращенный кайф в том, чтобы вот так общаться, обсуждая возможность побега. Но, черт, он ведь понимает, что я его только что хотела подставить?

Была уже такая тюрьма с камерой на двоих. Тюрьма, где приходилось разговаривать очень-очень осторожно. НаХ67 это было, чего уж там.

— Мне все это здорово кое-что напоминает, — сообщила я потолку. — Помнишь?

— П-помню.

Можно теперь молчать, вспоминая, улыбаясь, можно смаковать свое прошлое, потому что нет больше того города, да и вообще ничего нет. По нашему прошлому с завидной регулярностью долбили планетарным оружием.

— А куда ты бежать собрался? — в сердцах сказала я. — Ты ничему не учишься?

Дональд рывком сел в кровати и развернулся ко мне — взгляд сверху вниз, губы подрагивают. Ну и чего мы психуем?

— А чему я д-должен учиться? — скрипуче произнес Дональд. —

Тому, что в космосе иногда умирают?

— Ты это всегда знал.

— О, ну да. А еще мне надо помнить об ответственности, да?

Я поморщилась. Слово «ответственность» прозвучало совсем уж ругательством. Мне, как и ему, неохота считать, сколько планет стало Предвестиями, пока беспамятный обормот срубал барыши за андроидов-танцовщиц. Но вот о жертвах имперской машины за нашими спинами мог бы и подумать.

«Вот как так бывает, а?!»

Он мне ручку гладил, Лиминаль на руках таскал. Он зазеркальца Дюпона за борт не вышвырнул! И вот сидит сейчас, глазами сверкает: да клал я на ваше человечество. Хотя что тебя удивляет, Алекса? Человеки и человечество — несовместимые объекты любви. Это только ненавидеть можно и всех скопом, и каждого по отдельности. А вот любить…

— Сбежать от судного дня, — задумчиво произнесла я. — Ты почти гениален.

— Космос б-большой, — уже спокойнее сказал Дональд, облокачиваясь на стену. — Там найдется даже такое место, г-где никогда не слышали о червоточинах.

Бесит. Черт, бесит.

— Слушай, деятель. Вот откуда это у тебя, а? Этот космический пофигизм?

Дональд грустно улыбнулся. Твою бы улыбочку эту — да в старшие классы школы: девчонки бы из трусиков сами выпрыгивали. Мудрый, обреченный, всепонимающий — хочется обнимать и изо всех сил жалеть.

— Я устал, Алекса.

Ну конечно. ЕгоСын, надежда всего и вся. И нахрен никому не нужный как человек. Простое психологическое уравнение с неизвестными, которые складываются в отчетливое ругательство. Не люблю — ни математику, ни психодинамику.

— Ты только ныть не устал, — зло сообщила я.

— А ты не устала изображать сильную?

Ба-бах. Это, если что, сейчас было больно. Обормот грандиозно освоился хамить по самым что ни на есть болевым точкам. Пару дней назад я бы его убила за такую дрянь.

Да и сейчас хочется.

— Давай сделаем так, — предложила я любезным тоном. — Ты этой херни не говорил, а я ее не слышала. Идет?

— Это еще п-почему?

Ого! Где ж я тебя так задела, родной мой?

— П-потому, — передразнила я. — К моей силе это не имеет никакого отношения.

Тишина. В офицерской каюте с экономичными лампами кололась плотная тишина, и там сидело двое. Двое молодых идиотов, которым завтра умирать и которым нечем больше заняться, кроме как тыкать друг в друга тупыми иголками.

Да, такая вот я. Горячий секс обреченных на смерть — пошло и банально.

— Дональд, на фоне всех прочих откровений я сегодня поняла: от своего прошлого бегать бессмысленно.

— Ф-фатализм, — фыркнул обормот.

Я фыркнула в ответ и принялась загибать пальцы: