Шаги в глубину
Шрифт:
— Можно, я тут посижу? — весело поинтересовались откуда-то из пустоты.
Дюпон, чертов остряк. Неприятные мысли послушно собрались в кучку и уехали в дальний ящик. Все же есть преимущества в наведении порядка в голове: начинает работать моя инквизиторская самодисциплина, черт бы ее побрал.
— Да куда ты денешься, — ответила я. — До пяти двадцати ты мой. Если что, Окамото разрешила.
— Окамото? А кто это?
— Это такая древнющая стерва с родинкой и крашенными в белый волосами, — со вкусом,
— А-а, эта.
Дюпон поерзал на неудобном стуле и потер шею.
— Ты знаешь, что она учитель Марии?
Я, кажется, скрипнула зубами. Гребаная ты вселенная. Как меня твои хитрые связи задолбали. Дюпон говорил, говорил — о десятках учениц, о многовековой карьере Окамото, о том, как все обернулось, о том, что Мария…
— Стоп, — попросила я. — Не надо.
— Что?
— Не хочу знать, за что ее сослали. Если бы Мария захотела мне рассказать — она бы рассказала.
Олег просто кивнул — подозрительно быстро, будто бы он реагировал не на слова.
— Да ты, я смотрю, тут совсем распоясался, гад, — сварливо сказала я. — Перестал сдерживаться?
— Ага, — легкомысленно сказал Дюпон. — Мне не просто разрешали, мне приказывали лазать по чужим головам.
— А ты и рад, — хмуро сказала я. — Отрываешься за все?
— В смысле — за все?
Я невольно улыбнулась: очень по-дурацки прозвучал вопрос. По-дурацки и по-детски.
— Ну, думаю, эти все медицинские штуки здоровому человеку не нужны. Ты знаешь, что я тебя мысленно уже списала на органы?
Дюпон хохотнул и вдруг зашелся хриплым смехом. Он сидел за прозрачной пленкой, перхал, держась за перетянутое горло, и обе кибер-капельницы засияли, как рекламные витрины, впрыскивая что-то умирающему от смеха альбиносу. Я вскочила, вовремя вспомнила о пружинящем ничто между нами и так и осталась стоять: сжав кулаки, едва не касаясь носом энергетической пленки.
В сердце колотился смех зазеркальца.
Потом с той стороны открылась дверь, вошел лаборант в сером длинном халате и что-то впрыснул в плечо Олегу. Хрипы затихли, и лаборант взял Дюпона за плечо.
Взял — и окаменел.
— Олег?
— Ага.
Дюпон, гладя грудь, встал со своего места, игнорируя застывшего в непонятной позе «научника».
— У меня секунд сорок, потом пришлют робота, — быстро произнес он, подходя вплотную к силовому полю. — Поэтому слушай. Пытки — это вздор. Я не знаю, чего эти люди хотели, Алекса, но они в сорок часов доказали себе и мне, что я человек. Непонятный, странный, но человек. Да, меня разобрали на части и собрали снова, но самая худшая пытка была намного раньше, и была она вот здесь.
Дюпон воткнул палец в бледный висок.
— Худшая пытка — это когда сам не знаешь, что ты такое, — прошептал он, припадая к экрану.
В дверях показался боевой андроид — огромный
Олег поднял руки и повернулся к новоприбывшим.
— Иду, иду. Сам.
— Что с ним? — певуче спросил протезированный, указывая лапой на скрючившегося лаборанта.
— Понятия не имею, — пожал плечами Дюпон. — Но через пять минут «оттает». Дайте еще пару секунд, а?
Человек, похожий на робота, и робот, похожий на человека, промолчали, так что Дюпон снова безнаказанно посмотрел на меня.
— Я очень хочу к звездам, Алекса. Еще хоть раз. После всего этого.
— В зазеркалье не будет наших звезд, Олег. Ты же… помнишь.
— Помню. Будем считать, что я образно, — ухмыльнулся зазеркалец. — И я рад за тебя.
«С ним хотя бы не нужно долго объясняться. Неловко, противно, но… удобно».
За дверью комнаты для свиданий лабораторного отсека я прислонилась к стене. Черный коридор «Тени» то сжимался вокруг меня, то снова становился пугающе просторным. Огромный кишечник подрагивал, а я жалела, что тут негде присесть.
«Чертова громада, кладбище мифов и страшилок всего космофлота,— думала я. — Проклятая ты махина. Ну почему ты не можешь быть просто“ оплотом зла” ?»
* * *
Я не заметила следующих дней. Во мне просто оказалось слишком много всего и сразу, и сработал какой-то спасительный предохранитель, который сделал — р-раз! И вот я вроде как хожу, думаю, ору на кого-то, с кем-то сплю, опять зачем-то прусь в научный отдел… Но это все вроде как и не я.
Эти дни прошли мимо. Выбирая между внешним миром и тем, что происходило внутри, я остановилась на более важном. Наверное, получилось правильно, потому что когда однажды вечером за мной пришли, я уже знала, что всюду права, что я смогу, и что Александра Кальтенборн-Люэ — лучшее, что могло случиться с этим миром.
Четыре фрегата, подготовленных к отлету, стояли в мертво-пустом ангаре, что-то шептала за плечом Валерия, о чем-то молчал Дональд, зачем-то включили слабую продувку помещения ионизированным газом, и мне пришлось придерживать лезущие в глаза волосы.
Странно, решила я. Никакого оркестра, никаких речей о спасении мира, никакого большого окна, из-за которого смотрел бы на отлет ЕгоМеч. Олега вообще на каталке покатили мимо нас в кабину: подключать.
В принципе, тоже правильно. Прощаться — это нехорошая примета.