Шаги за спиной
Шрифт:
– Давай я перегрызу тебе веревки, – предложил он и стал грызть веревку на плече.
Сердце почти перестало болеть, только сильно стучало, хлопая, как лопнувшее колесо. И совсем не было воздуха – как будто под водой или во сне. В последний год бабе Клаве часто снились сны об удушье – она просыпалась, ходила по пустому дому, открывала окна, смотрела на влажную предрассветную красоту, вспоминала всякие невнятности прошедшей жизни, и от того становилось лучше.
Начали холодеть руки.
– Ты вся белая, – сказал
Баба Клава хотела ответить, но не смогла.
Сердце задергалось в груди, как пойманная щука – она до боли ясно увидела картинку из молодости: пруд, который высох лет тридцать назад, осталось только болото с пиявками; трое мужчин ловят рыбу сетью; щука прыгнула, зеленая, яркая, склизкая, пахучая, большая как полено; прыгнула, но не ушла; один из мужчин выволок ее на берег, засунув руки в жабры; ударил по голове веслом (когда вынул руки, обратная сторона ладоней была в собственной крови), еще раз ударил, а щука все равно бьется; а она сама такая молодая и счастливая, и груди тесно под сарафаном, а вся прекрасная жизнь еще впереди. И столько яблонь было у пруда, теперь уж пропали, наверное.
Сердце дернулось в последний раз и замерло. На жизнь начал опускаться занавес; замелькали снежинки; свет погас – остался только звук, мелодия недозвучавшей песни; в песне повторялось слово «кохання». Песня тихла, замирала, пропала.
– Бабушка, а ты уже не живая, – сказал удивленный Мызрик, оторвавшись от веревок.
114
Когда Валерий с Тамарой вошли, Мызрик хныкал, почти отвязавшись от стула.
– Она умерла, – сказала Тамара спокойно.
– Она прожила долго.
Это все из-за тебя! – подумала Тамара, но не сказала. Надо было сказать.
– Она бы все равно не прожила долго, – сказал Валерий.
– Да, – согласилась Тамара, – но что же теперь делать?
– Сообщить родственникам.
– Здесь нет телефона.
– Написать письмо.
– Здесь нет почты; надо ехать в город; сейчас все автобусы заняты в поле, мы не уедем!
– Сколько до города? – спросил Валерий.
– Километров тридцать.
– Пешком далеко. Мы найдем автобус.
Через час он вернулся с водителем. Автобус не стал увозить людей в поле, а подъехал ко двору. Засигналил весело.
– Что ты сделал? – спросила Тамара.
– Заплатил.
– Там люди останутся в поле до утра.
– Переночуют один раз и в поле. Поедем.
Они поехали. Автобус был новым, самым лучшим из деревенских. Водитель тоже был хорошим – лихим и разговорчивым. Всю дорогу спрашивал, что же случилось с сараем.
Пассажиры молчали и он разговаривал сам с собой, высказывая тезы и отвергая их антитезами. До леска он успел выдвинуть четыре предположения и три из них опровергнуть.
– Проедем быстрее, – сказал водитель, – тут можно махнуть через лесок. А вот и Толик, друг,
Толик был загорел и весел, морщинист крупными морщинами, большерот и большерук. Одет в длинные красные трусы и майку; на ногах разбитые кеды.
Они махнули через лесок. Лесок был довольно большим, но наполовину состоял из садов. Сады просвечивались здесь и там, как дырья в старой одежде. Дорога гуляла по холмам.
– Щас будет пруд! – весело сказал водитель. – Только это называется пруд, так, одно болото; раньше там такие щуки водились – во!
Валерий мало верил рассказам рыбаков. Таких щук не бывает; вранье все.
У пруда стояла знакомая машина.
– Кто бы это был? – удивился водитель. – Коряковские вроде сюда не ездиют.
– Хочешь денег?
Валерий показал пачку банкнот.
– Ого, с такими деньгами!
– Тогда давай прямо на машину и раздави ее.
– Раздавить не раздавлю, а в трясину закопаю, – согласился водитель. – А что же люди?
– А людей надо напугать. До смерти.
– Есть. Будет до смерти! – обрадовался водитель. – Но сначала деньги.
115
Они сидели на траве у болотца и доедали половину поросенка. Взяли половину, потому что целого все равно не съешь. Поросенок плохо пропекся – были слишком горячие угли.
Сгорел снаружи, а внутри кровь. Зато срединка – это что-то!
На соседнем холме показался большой новенький автобус.
– Приехали яблоки собирать, – предположил Гныря.
– Ага, наверно.
Яблок в садах было много, но груши не уродили; яблок было так много, что кое-где они лежали под ногами почти ковром, полусгнившие. Шакал и Гныря даже покидались яблоками, как снежками. Петя Бецкой предлагал поджечь зеленое яблоко, на спор, но его фокусы всем надоели.
Автобус вырвался из-за холма на полной скорости и понесся на них. Гонит километров сто тридцать – сто сорок, – успел оценить Петя Бецкой. Автобус врезался в автомобиль и протащил его метров двадцать – в самую трясину. Гнырю чуть не убило; сейчас он был по шею в воде и кричал. Не поймешь, что кричит.
Вроде матерится.
Шакал пошел помогать, а Петя забился в камыши и стал пробираться к противоположной стороне озера. Не вышло.
Заметили. Автобус чуть повернул и пошел на Петю; Петя бросился в воду.
Они сидели в воде рядышком, все втроем; машину уже засосало болото. Автобус стоял невдалеке, поджидая.
– Он нам ничего не сделает, – сказал Гныря.
– У него оружие, – ответил Шакал.
– Тогда почему он не стреляет?
– Хочет помучить.
– Подумаешь, мучение – в жаркий день в водичке посидеть!
– Нет, он что-то все же задумал, – сказал Петя Бецкой. – нам лучше побыстрее смотаться. Поплыли на ту сторону. Я поплыл.
– Здесь трясина, – сказал Шакал, – посмотри на машину.