Шах и мат
Шрифт:
Необъяснимая ирония жизни… или жестокий план смерти?
Какое откровение! Но не слишком ли поздно дарованное?
Вопрос Питерса прояснил, что ждет Архангельского после маленького импровизированного спектакля.
«Смерть!» – вот что ему отведено под занавес, и не будет никаких аплодисментов.
Архангельский это отчетливо понимал, а где-то внутри воля говорила, что дальше играть по установленным Питерсом правилам никак нельзя.
И, находясь на волосок от смерти, Архангельский увидел мизерный, но все же шанс на спасение, альтернативный финал разыгравшегося действа.
Неожиданно для всех, Архангельский громко и протяжно расхохотался. Во все горло, согнувшись пополам и схватившись за живот.
Питерс и стоявший возле двери охранник, недоумевая, переглянулись. А старший сержант, продолжая заливаться истерическим хохотом, просеменив метра полтора и оказавшись почти вплотную к охраннику, прижался боком к стене дома и сполз на пол.
– Уф… – Он утер рукавом выступившие на глазах слезы.
Некоторое время спустя он успокоился, и лишь редкие всхлипы напоминали еще о недавнем приступе веселья. Вот только глаза Архангельского почему-то не смеялись.
– Что вас веселит, господин Архангельский? – сухо спросил Питерс, а губы растянулись в легкой, ничего не выражающей дежурной улыбке.
Тот еще раз хохотнул.
– Вы, американцы, – секундой позже ответил он, – двуличные суки. Улыбаетесь, расточаете лживые слова, пропитанные ядом, держа за спиной нож, который без зазрения совести вонзите в спину, стоит только отвернуться. У нас про таких, как вы, говорят: «Лучше злобный матерщинник, чем тихая тварь».
Оценив эффект своих слов, Архангельский с горечью осознал, что американца они нисколько не задели. Тут Питерс приложил палец к уху и посмотрел куда-то в сторону.
«Центр?» – пронеслась в голове Архангельского мысль.
– Как Араб? – бросил он.
Питерс отреагировал мгновенно: взгляд стал жестким, наполнился ненавистью и злобой.
Американец вынул из кобуры пистолет и снял его с предохранителя.
Сидевший на полу Архангельский перекатился в сторону, туда, где находился опешивший и не среагировавший вовремя охранник, вытащил прикрепленный специальными ножнами боевой нож и вонзил тому в ногу.
Прогремел выстрел, и пуля выбила из стены дома в том месте, где секунду назад находился Архангельский, щепки вперемешку с мелкими кусочками камня.
Охранник взвыл от пронзившей его острой боли и согнулся пополам: Архангельский еще раз ударил его ножом, но уже в пах. И они оба завалились на пол.
Питерс выстрелил еще дважды. Одна пуля, как и первая, выбила щепки из стены, вторая вошла в ногу охраннику, который заорал с новой силой.
– Терпи, казак, – пробормотал Архангельский, прикрываясь раненым мужчиной, как щитом, – атаманом будешь.
Стрельба прекратилась. Видимо, Питерс больше не решался открыть огонь, опасаясь вновь попасть в своего.
– Господин Архангельский, – бросил Питерс, – вы же понимаете, что находитесь в безвыходном положении.
– Да ну, – пробубнил себе под нос Михаил.
– Советую вам просто оставить свою затею, – продолжал американец, – скоро на выстрелы сбегутся все моджахеды деревни.
Архангельский, собрав все силы, дернул раненого охранника влево, отчего
– Hey, american, – крикнул Архангельский, передернув затвор автомата, взятого у раненого, который уже безвольно завалился на него, – suck this [11] .
11
Эй, американец, пошел ты (англ.).
– Shit! [12] – выругался Питерс.
И Архангельский спустил курок.
Республика Афганистан, г. Кабул, военный госпиталь, несколько дней спустя
В нос ударил непривычный запах спирта и хлорки. Старший сержант Архангельский приоткрыл глаза, осматриваясь по сторонам: он убедился, что находится не в затхлом и провонявшем темном подвале, а на мягкой койке в военном госпитале. Михаил попробовал приподняться, но сил не было, и он оставил эту затею.
12
Черт! (англ.)
– Привет, Миша, – раздался откуда-то со стороны мужской голос, одновременно и знакомый, и незнакомый, словно он когда-то его слышал, но сквозь пелену или помехи.
– Капитан Кривошеев? – тихо спросил Архангельский.
– С возвращением, – ответил тот, кого он назвал Кривошеевым, – еще бы чуть-чуть, и было бы поздно. Ты молодец, Миша, держался до последнего.
– Почти ничего не помню, – говорить Архангельскому было тяжело, – после того, как открыл огонь из автомата.
Кривошеев налил стакан воды из графина на тумбочке рядом с кроватью и помог Архангельскому сделать несколько глотков.
– Ну, – произнес он, – если вкратце, то вас сдал начальник медицинской части полка, как и всех ранее.
– За что продал? – только выдавил Архангельский.
– Наркотики, деньги, – уныло вздохнул Кривошеев. – Организовал в Союз канал поставки опиатов. Перевозил военными бортами под видом списанных или неиспользованных медикаментов, в которых мало кто смыслит. А раз военной авиацией, то, соответственно, без пограничных и таможенных досмотров. Весьма удобно и безопасно перевозить. Наркоту брал за информацию. Вышли на него в последний момент.
– Понятно. – Архангельский с досады стиснул зубы.
Чувство, когда тебя предают, не стирается временем, а если за деньги, то превращается в шрам на сердце. И этот шрам всегда будет напоминать о себе, делая человека еще более жестким и замкнутым.
– Когда выяснили твое местоположение, – продолжил Кривошеев, – полномочий сотрудника органов безопасности вполне хватило, чтобы взять спецназ ГРУ и поднять в воздух парочку вертолетов для огневой поддержки. Мне жаль, но ты, возможно, единственный, кто остался в живых из отряда. – Кривошеев умолк.