Шахматы из слоновой кости

Падерин Геннадий Никитович

Ему сделалось жарко и от трудной ходьбы и от нараставшего беспокойства, он распахнул полушубок и, цепляясь полами за ветки, углубился в плотную сумятицу подроста. К счастью, подрост скоро кончился, инженер продрался на поляну.

Костер курчавился в дальнем ее конце; за ним, на подступивших кустах, темнели контуры развешанной для просушки одежды. Так-таки угораздило кого-то, понял он, ухнуть в незамерзающее болотное окно, какими славились, к сожалению, здешние места.

Одним встревоженным и оттого цепким взглядом

охватил пристроившихся на валежнике у огня парней. Оба техника и двое подсобников не походили на искупавшихся. Значит, в беду попал вновь принятый рабочий – его среди сидящих не было.

Перевел взгляд на полушубки, сваленные в кучу с наветренной стороны костра – из-под них высовывалась запомнившаяся рыжая ушанка.

Инженер уезжал на два дня в город, и во время этой отлучки остававшийся за него старший техник принял из расформированной геологоразведочной партии освободившегося сезонника – пожилого и угрюмого на вид человека. Возвратившись накануне вечером в село, где базировался отряд, инженер не успел даже толком разглядеть новичка, лишь поневоле обратил внимание на броскую лисью шапку. Выходит, ее владельцу как раз и не повезло.

– Как получилось-то? – спросил огорченно, направляясь к костру.

Ребята обрадовались, увидев его, а Саша Мироненко поспешил навстречу, увлек обратно на опушку.

– Куда ты меня тянешь? – удивился инженер.

Старший техник подмигнул заговорщически:

– Покажу, где это произошло.

Парню не терпелось, догадался инженер, сообщить что-то с глазу на глаз.

Прыткий, длинноногий, Саша ломил по кустам так, будто ходьба без дорог была в удовольствие. Инженер уступал в росте, да и вообще бессмысленные гонки всегда выводили из себя, он не сдержал раздражения:

– Вечные у тебя фантазии!

– Так ведь дело какое, Эдуард Антоныч, – остановился наконец тот,- не просто здесь…

– Что не просто?

– Человек этот, – Саша кивнул в сторону костра.

Принялся рассказывать, как утром, когда затемно еще

отряд ехал с базы на трассу, сгрудившись в обтянутом брезентом кузове грузовика, новичок, оказавшийся рядом с Сашей, начал расспрашивать об инженере – тот ехал в кабине, – как, дескать, зовут-величают, откуда родом; Саша ответил, ясное дело: почему не удовлетворить законное любопытство нового в отряде человека?

– А потом, когда я сказал, что детство вы провели в Могилеве, где, кстати, вас застала война, он переспросил: «В Могилеве?» Странно как-то переспросил. Тут я чиркнул спичку, чтобы прикурить, глянул па него, а он сам не свой сделался: лицо посерело, а глаза… Ну, как у волка, когда его флажками обложат.

– Ай-ай-ай,- улыбнулся инженер, растирая ладонями настывшее лицо. – А тигров тебе не приходилось обкладывать?

Саша качнул укоризненно головой:

– Эдуа-ард Антоныч!

– Хорошо, хорошо, я весь – внимание.

– Как

на место давеча приехали и вы с пикетажистами ушли по трассе, мы тоже за свое, конечно, дело принялись. И он с нами, это самое. Только поработал, поработал – вид подает: вроде живот схватило. Ну, и в этот, конечно, колок. А я, поскольку заподозревал неладное – следом. Гляжу, он в колке и задерживаться не стал, прямиком- в согру. Я кричать, звать – вроде не слышит. Верником, убежать намерился. А тут и угодил в трясину. Ее снегом припорошило, не разглядеть – он и угодил…

– Гм,- произнес инженер,- н-да.

Возвратились на поляну. Пострадавший уже начал

одеваться: брюки успели подсохнуть. Оставалось досушить портянки и валенки.

– Как чувствуете себя? – поинтересовался у пего инженер и добавил, извиняясь: – Простите, не запомнил вашу фамилию.

– Сапрыкин я, – глухо отозвался новичок, не поднимая головы. – Вы не цацкайтесь со мной, идите, работайте, я догоню по следам.

– Да, пожалуй, – согласился инженер.

Снял полушубок, раскинул у костра.

– Перебирайтесь на него, – сказал Сапрыкину, – пусть ребята свои забирают.

Оглядел парней, подмигнул Саше:

– Выходите на трассу, я побуду – помогу Сапрыкину досушиться… Топор оставьте, надо еще дров подрубить.

Парни молча оделись, собрали инструмент. Саша еще потоптался возле костра – ему явно не хотелось уходить, – но инженер недвусмысленно кивнул в сторону трассы, и старший техник пошагал вслед за остальными.

Инженер взял топор, отошел к дальнему концу валежины, служившей сиденьем. Ствол оказался наполовину сгнившим, инженер отрубил без больших усилий порядочный кусок, вернулся с ним к костру, положил на раскаленные угли. Костер поперхнулся, окутался дымом.

– Ничего, сейчас разгорится, – пообещал, отправляясь за новой чуркой.

Уже начав тюкать топором, оглянулся – что там с костром? – и невольно обратил внимание, как Сапрыкин, державший над жаром валенки, вскинул, уклоняясь от струи дыма, голову и смешно сморщил нос.

Нос… Инженеру вдруг показалось, будто Сапрыкин не просто сморщил его, а свел глаза к переносице, ловя в фокус самый кончик носа. Как бы проверяя, все ли на этом самом кончике в норме. Мгновенное, почти неуловимое движение, этакий машинальный импульс, но инженер ухватил его.

В самом деле ухватил или это лишь показалось ему?

У инженера сбилось сердце, зачастило, барахтаясь в мгновенно прихлынувшей волне воспоминаний. Лишь одного человека с такой странной причудой – ловить глазами собственный нос – встречал он в своей жизни.

Опустив в снег топор, распрямился и, уставясь на Сапрыкина, медленно, точно во сне, двинулся к костру.

Отец ушел на фронт при первых сполохах. Дома остались мать, шестилетняя Люська и он, Эдик. Ему выстукивал двенадцатый год.