Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
А это что за флакон? Он вытащил притёртую свинцовую пробку понюхал и разочарованно отставил в сторону — всего лишь душистая эссенция.
Тщательно осмотрел все склянки, бутылочки и баночки — белильницы, румянницы, мушечницы, пудреницы и табакерки, однако ничего похожего на то, что искал, на туалетном столике не оказалось.
Соглядатай начал нервничать — ему удалось ускользнуть из-за стола, но скоро обед закончится, и в комнату могут заглянуть лекарь или Елизавета с Прасковьей. Они не должны застать его здесь.
Он устремился к маленькому кокетливому бюро на гнутых ножках. Если на
Наскоро привёл бюро в прежний вид. Пора уходить. Всё так же, не взглянув на немую служанку, соглядатай прошагал к двери в подклет, замер, прислушиваясь, чуть потянул створку, осторожно выглянул и по-прежнему бесшумно выскользнул наружу.
Что ж… Жаль, что найти зелье не получилось. Но это ничего. Так или иначе он обязательно добьётся своего и, конечно, доложит обо всём Ушакову.
* * *
Розум, а вместе с ним старая цыганка объявились уже в сумерках, когда Елизавета решила, что табор ушёл и Мавре больше никто не поможет.
— Тебя только по смерть посылать! — напустилась она на гофмейстера, когда тот, серый от усталости и пыли, вместе с своей спутницей появился на пороге её комнаты.
— Не гневайся, светоликая дева, — вмешалась старуха. — Баро рома ещё утром велел отправляться в путь, твой человек нас за переправой нагнал, на том берегу…
Цыганка тут же решительно взялась за дело. Сперва осмотрела больную, покачала головой, но говорить ничего не стала. Извлекла из торбы какие-то сушёные травки, деревянную ступку и, шепча себе под нос, принялась перетирать ломкие стебли. Получившийся порошок отдала малахольной Ульяне — немой девке, что Лесток приставил ухаживать за Маврой, велела запарить в бане и сделать отвар, сама же тем временем выгнала Елизавету из комнаты, пояснив:
— Ни к чему тебе на это смотреть. После придёшь.
И снова Елизавета пыталась молиться, невольно прислушиваясь к каждому шороху, доносившемуся из-за стены, и переходя от отчаяния к надежде и вспять. Казалось, прошло несколько часов, когда, наконец, заглянул Лесток.
— Если желаете, можете зайти, Ваше Высочество.
Она бросилась в Маврину комнату. Старуха мыла в тазу руки, по локоть выпачканные кровью. К горлу подступила тошнота, перед глазами всё поплыло так, что пришлось зажмуриться. Чья-то твёрдая рука сжала ей локоть, Елизавета взглянула — Лесток поддержал её.
— Отвар приготовили? Пусть несут! — приказала старуха.
Вид у неё был сердитый, и Елизавета внезапно разозлилась.
— Это всё по твоей вине! — заговорила она неприязненно. — Если бы ты не продала ей свою отраву, ничего бы не произошло!
Цыганка подняла на цесаревну чёрные, пронзительные глаза.
— Нет, светоликая дева. Каждый сам
— Если бы не ты, ей не пришлось бы решать, пить или не пить! — Елизавета взглянула на цыганку почти с ненавистью.
Пришла Ульяна, принесла кувшин с отваром. В комнате запахло лесными травами.
— Тогда и ты виновата, светоликая дева, — спокойно проговорила старуха.
— Я? — изумилась Елизавета.
Цыганка налила в оловянную кружку тёмно-коричневую жидкость, от которой шёл душистый пар и, приподняв больную, принялась осторожно поить её, что-то беззвучно шепча себе под нос.
Большая часть проливалась, текла за ворот рубахи, но несколько глотков Мавра всё же сделала. Уложив её обратно, цыганка глянула на Елизавету.
— Если бы ты не позволила табору встать на твоей земле, она тоже не смогла бы купить моё зелье.
Елизавета не нашлась, что ответить.
— Господь дарует человеку жизнь, отмечая две вехи: минуту, когда он появился на свет, и час, когда душа отлетит обратно к Богу. А остальным человек волен распоряжаться по собственному разумению. Господь создал его свободным и дал власть самому принимать решения. Каждое их них или ведёт к Богу, или, напротив, увлекает прочь. Но всякий принимает его сам. Когда-нибудь тебе тоже придётся решать, жить или не жить маленькому мальчику, который будет смеяться и доверчиво обнимать тебя за шею… И от того, что ты решишь, зависит не только его судьба, но и твоя.
* * *
— Чем вы меня нынче порадуете, дружочек? — Лицо старика процвело ласковой улыбкой, возле глаз собрались лучики морщинок, превратив обладателя в доброго дедушку.
И сидевший напротив за лоснящимся от грязи столом, невольно поёжился, вспомнив, что перед ним один из самых безжалостных мучителей, истязавший своих жертв не по свирепости и сердечному неистовству, а по долгу службы, с холодным сердцем.
— Вы хотели повод, чтобы отправить Елизавету в келью. Такой повод есть. — Молодой собеседник понизил голос, и его визави тут же придвинулся ближе. — Фрейлина Елизаветы, Мавра Егоровна, совершила тяжкое преступление — вытравила плод, однако та не только не предала преступницу суду, но и всячески постаралась это скрыть. Знают о случившемся лишь одна из фрейлин да сама Елизавета. Мне удалось выведать сие совершенно случайно… Стало быть, Елизавета знала и одобряла поступок своей камеристки. А быть может, и сама подтолкнула её к нему…
— Кто-то может подтвердить ваши слова? — Глаза пожилого хищно блеснули.
— Та самая фрейлина, Прасковья Нарышкина, она видела, как Мавра покупала зелье.
— Фрейлина? — Пожилой поскучнел и волчий блеск в глазах притушил. — А ещё свидетели есть?
Собеседник с сожалением покачал головой.
— Не думаю. О таком поступке не болтают каждому встречному…
— Тогда проще будет взяться за того, кто продал зелье. Кто это? Знаете? Верно, какая-нибудь местная знахарка? Если пригрозить ей обвинением в колдовстве, она живо язык развяжет…