Шалом
Шрифт:
Внутри заведение оказалось совсем скромного вида распивочной. Пельменей в ней, правда, не подавали. Вместо них на барной стойке лежали черные сухари к пиву, бутерброды с уже подвявшей форелью, вареные вкрутую яйца и что-то еще.
Посетителей в это время было не много. В небольшом полутемном помещении стояли высокие и липкие от пива столы. На каждом сиротливо маячили пустая салфетница и маленькое блюдечко с серой, крупного помола солью. За стойкой бара скучала молодая девица в белом халате. Другая барменша постарше и, видимо, главная здесь время от времени появлялась из боковой комнаты. Размеры она имела весьма внушительные, поэтому, чтобы пройти в зал, ей приходилось немного повернуться боком.
Взяв большой пластиковый бокал пива, пару яиц и две вареные сосиски, Андрэ пристроился за одним из столиков. Отпив
В распивочной кроме двух баб у стойки находилось еще несколько человек. Через столик стояли два мужика. Один из них, тощий и длинный, ухватившись обеими руками за кружку с пивом, с дурацкой ухмылкой на лице, не отрываясь, смотрел на Шелом. Его сосед был уже крепко пьян, поэтому ни на кого смотреть не мог. Согнув голову над пластиковым стаканом, он уперся в него взглядом и совершал монотонные телескопические движенья вверх-вниз, как будто пытался навести резкость на муху, попавшую ему в пиво. Бабы у стойки также поглядывали на Шелом. Толстуха, чтобы лишний раз не протискиваться в дверь, время от времени высовывала голову из боковой комнаты и, кинув на него взгляд, опять исчезала.
Напротив стояла еще вполне молодая и, видимо, когда-то симпатичная дама с большим бланшем под правым глазом. На вид ей можно было дать лет тридцать пять и даже меньше, но сказывалось пагубное пристрастие, поэтому возраст ее определить было сложно. Как только Андрэ появился, дама сосредоточила на нем свой бланшированный взгляд и, судя по всему, очень хотела завязать разговор с необычным посетителем заведения. Видимо, остальные люди здесь ей были давно и хорошо известны, а потому скучны и малоинтересны.
– Позвольте, молодой человек, вступить с вами в разговор. – Наконец, не выдержав, обратилась она к Андрэ. – Нет-нет, вы не подумайте, я с самыми чистыми, благими побужденьями. Я вижу в вас человека нашего круга, интеллигентного и, наверно, нездешнего. Судя по всему, вы проездом в нашем городе.
– Я дожидаюсь отправления поезда, – Андрэ удивила странная манера дамы витиевато высказывать свои мысли. И хоть он был сейчас не склонен к общению, все же позволил даме продолжить.
– Далеко ли, милостивый государь, путь держите? Позвольте, я к вам. – Она прихватила недопитую бутыль с недорогим красным вином и переместилась за столик Андрэ. – А то с этими людишками и поговорить не о чем. О, посмотрите, как эта жердь худосочная на вас лыбится. Одно слово – идиот! Или вот те две курицы за стойкой!
– Прикрути фитилек! – толстая барменша высунула голову из проема. – На себя посмотри, баба-яга!
– Я еду в Могилев, – сделав глоток пива, ответил Андрэ.
– Я так и знала, что вы немец. Только речь у вас какая-то странная, не русская и не прусская. Знаете, сударь, вы не подумайте, ведь тоже когда-то хороша собой была. За первого мужа по любви вышла. Он, как и вы, офицером служил. Трех деток ему родила. Но знаете, страсть порочную он имел. Сначала карты, потом казино. Одним словом, азартные игры. В такой раж входил, что все спускал. Зарплату получит и туда. Проиграется, а утром приходит – ободранный весь, пьяный и глаза жалкие, как у собаки. Но все это еще полбеды. Так начал он деньги у маклеров под проценты занимать. В такие долги влез, что стали какие-то люди к нему приходить, угрожали, били его постоянно. Бывало, исколошматят, а он ко мне приползет, жалкий такой, и глазенками хлоп-хлоп. Прости, говорит, Катерина, меня, подлеца! Да, кстати, меня Катей зовут! Ничего, мол, не могу поделать с этой страстью порочной. А комнатка у нас маленькая. Да трое детей – мал мала меньше. Да голодные все. Денег, знаете, нету. А меньшой еще с голодухи все время орет. А он, подлец, на колени станет и смотрит на меня, как загнанная в угол скотина. А я уже сдерживать себя не в силах, как закричу на него – где деньги?! Что ж ты, мерзавец, опять все просадил! И за волосы его, и по комнате таскать, а он только и рад этому – по комнате за мной на четвереньках бегает и орет: и это мне в наслажденье! И это мне в наслажденье!
– Вы, сударь, часом, картишками не балуетесь? – дама выпила, взяла с тарелки Андрэ вареное яйцо и, очистив,
– Сука Лебезятников! Прибил меня месяц назад! Ну, так вот, – продолжала особа, – извел он меня, истерзал вконец, а в один день взял да исчез. То есть совсем! Пропал! Утром ушел на службу и не вернулся! Я к командиру части. Нет, не к Лебезятникову. Тогда у них погранзаставой командовал полковник Клопшток Иван Иваныч. Я ему так и так, где мой муж? А он говорит – как же? Вчера был, смену сдал и ушел, а сегодня еще не приходил. Ну, так он и на следующий день не пришел, и в последующий. И никогда больше не приходил! Вы, сударь, на поезд не опаздываете?
Дама взяла сосиску с тарелки Андрэ и продолжила, не дожидаясь ответа:
– Вот и замечательно! Второй муж меня с тремя детьми взял. Приличный такой человек! Тоже служивый – здесь на таможне работает. Старше меня, правда, намного, но кто ж с тремя-то возьмет. А в моем положении выбирать не приходится. Он предложил, я и пошла. Нет-нет, вы не подумайте! Но я ж тоже, знаете, когда-то была! В Петербурге гимназию с красным дипломом закончила! Русскую литературу преподавала. Но, знаете, от первого мужа страсть пагубную и я заимела. Нет, не карты! Начала водочку попивать. Ну, понимаете, безденежье, нищета, на нервах все. Так я опрокину стаканчик, и глядишь, уже легче. Одним словом, прилипла я к этой заразе! И понимаю, что плохо это, но ничего не могу с собой поделать! Словно червь какой изнутри гложет! Вот видите, как изъел меня паразит – совсем тощая стала!
– Да ты и раньше худая, как швабра, была! – донеслось из проема.
– Гляньте-ка, ведьма! Вы посмотрите, как ее разнесло. Да она ж в дверной проем влезть не может. А потому, что совести у нее нет! Ведь совесть и есть тот червяк, что гложет человека. Если он внутри сидит, и греха на тебе много, то он жрет тебя, жрет, пока только пустая оболочка от тебя не остается. А эта воровка, гляньте на нее, каждый день две сумки отсюда прет, да еще барышничает. Давеча часы ей заложила. Так что вы думаете, она мне дала? На три «Радзивилла» даже не хватило. А ее все прет и прет! Скоро уже и боком в дверь не пролезет! Надо будет краном через окно ее отсюда вынимать!
Дама, макнув сосиску в солонку, откусила половинку. Только сейчас Андрэ заметил, что на бутыли с вином витиеватой каллиграфической вязью было написано – «Сокровище Радзивиллов».
– Да, сука Лебезятников! Ну так вот, милостивый государь, что я вам скажу! Сначала муж новый мне деньги давал. Он на службу, а я по хозяйству – в магазин сходить, обед ему и детям приготовить. А сама по дороге в рюмочную зайду, на обратном пути еще разок. Дальше – больше. Дошло до того, что стала я получку его пропивать. Он принесет ее со службы, через несколько дней глядь – а ничего уже и нету. Понял он эту проблему – начал сам все покупать. А мне так, немного мелочи кинет. А потом и вовсе перестал давать. А я ж нигде не работаю. Сами понимаете – трое детей. Так стала я потихоньку вещички из дома выносить. Бывало, он с работы придет, сядет на диван и спросит: «Катюша, а где та вазочка, что вчера тут стояла?» А вазочки, сударь, уже давно и след простыл. Так он меня по глазу – хрясь! Другой раз придет да скажет: «Катя, а где это у нас утюг запропастился?» И бемсь! – кулаком мне в живот! В общем, начал он, любезнейший, бить меня. И поделом! Я же понимаю, что сука неблагодарная. А ничего не могу с собой поделать. А одного дня явился он со службы, сел на диван телевизор посмотреть, глядь – а телевизора-то и нету!
Катерина положила в рот вторую половинку сосиски и, вздохнув, продолжала:
– В общем, принялась я все из квартиры выносить. Книги, белье постельное, сервизы, Достоевского собрание сочинений, шторы с окон сняла, даже ботинки его пропила. А бывает, сударь, он бьет меня да приговаривает: «Вот тебе, собака москальская, за вазочку! Вот тебе за утюг! Вот тебе за голодомор! А это тебе за Федора Михайловича!» А муж мой, тоже, знаете, из образованных будет. И фамилия у него благородная – Сапегов. В Минске он в университете учился. А когда границы появились, его на таможню пригласили. А теперь время сами представляете какое. Так он на службе и виду не подает. А с работы придет, приемник к уху приставит да целый вечер на кухне «Свободу» слушает и приговаривает: «Ну, оккупанты поганые, придет час, устрою я вам Оршу!» А приемник тот он всякий раз на службу забирает, боится, что и его «Свободу» из дома снесу.