Шалом
Шрифт:
Он выпил, хрустнул маринованным огурчиком и уже серьезно добавил:
– В последние дни у нас неспокойно! Мелкие лавочники бунтуют. Батька какой-то очередной указец подмахнул, так что, видимо, кранты им наступают. Сегодня на Октябрьской целый день митинговали. По городу ищейки шастают, зачинщиков ловят. Может, эти два привидения с улицы Маркса тоже из охранного ведомства. Подумали, какой-то бунтовщик из-за границы вернулся.
– Да, типа Владимир Ильич Ленин! Получил грант германского генштаба и тайно приехал переворот совершить! – раздраженно ответил Андрэ.
– А что? – оживился Егор. – Ты
Андрэ выпил, кинул в рот ломоть плавленого сырка «Дружба» и, немного картавя, произнес:
– Да, товагищ Егог, вы чегтовски правы! Пишите обгащение к габочим! Товагищи! Власть сатгапа сегодня слаба как никогда! Несите сюда ваше полотенце, шампунь и клизму! – с этими словами он зашел в ванную комнату и крикнул вдогонку: – Пгомедление смегти подобно!
Мытье головы оказалось делом непростым. Сперва Андрэ наклонил ее и залил внутрь Шелома изрядное количество воды. Затем поднялся и вылил обратно. Правда, намокла одежда, поэтому после первой попытки пришлось раздеться. Повторив эту процедуру несколько раз, Андрэ взял клизму и наполнил ее шампунем. Запустив раствор под Шелом, он принялся вращать его руками вокруг головы до тех пор, пока тот не намылил волосы. Затем он в несколько приемов смыл пену и попросил у хозяина дома фен.
– Так что же, ты собираешься ходить с этим приветом по городу? – спросил Егор, когда Андрэ вернулся на кухню.
– Что значит «с приветом»? – не понял вопроса Андрэ.
– Ну как же, шлем по-белоруски – шалом, а шалом на семитских языках – приветствие! Так что теперь ты человек «с приветом».
– Собираюсь.
– Э, батенька, боюсь, пролетариат вас не поймет!
– Мне плевать, чего он там не поймет, – мрачно ответил Андрэ.
Посидев еще какое-то время на кухне, они отправились спать. Впервые за последнюю неделю у Андрэ появилась возможность выспаться в нормальной приличной постели. Он наконец-то разделся, сдвинул подушку в угол, улегся так, чтобы Шелом не упирался в спинку кровати, и тут же заснул.
– Вот он!
– Где?
– Да вон! В каске! Хватай его! Уйдет, сволочь!
Обернувшись на крик, Андрэ увидел в метрах пятидесяти перед собой вчерашних типов, двух гончих псов в серых костюмах! «Промедление смерти подобно!» – мелькнуло в голове, и со всех ног он кинулся наутек.
Он летел по площади, на Шеломе кувыркались онемевшие от страха львы, а под ним мысли: «Боже! Зачем я здесь оказался?! Зачем опять поперся на Октябрьскую площадь?! Меня же предупреждали – здесь неспокойно! Шпиков больше, чем демонстрантов! Ведь было ж понятно, сейчас начнется хапун!»
Он влетел в арку на Энгельса и побежал через двор к проходу напротив. За спиной раздавались задорные крики:
– Резвый,
Двор был заполнен автобусами с людьми в масках и черных бронежилетах. С площади доносился многотысячный гул и веселая песня: «.„А я лягу, прылягу, край гасцинца старога», которую включили специально, чтоб заглушать выступавших. Мегафоны в сотый раз повторяли:
– Граждане! Ваш митинг не санкционирован! Немедленно расходитесь! Иначе к вам будет применена сила!
Добежав до арки, Андрэ неожиданно столкнулся с бомжем, который поднимался из подземного туалета, неся в руках две сетки пустых бутылок. Одна из них выпала, и посуда, звеня, посыпалась на тротуар.
– Ах ты, педераст! – послышалось вслед, но оспаривать это утверждение не было ни секунды. Выскочив на Ленина, Андрэ хотел кинуться к Проспекту, но заметил, что его оцепили. Омон двумя рядами перекрывал тротуар, не выпуская никого с площади. Оставалось одно – бежать в сторону Интернациональной. Долетев до нее, он заметил, что вся улица сплошь заставлена большими зелеными грузовиками с солдатами, поэтому побежал дальше в сторону Революционной.
Возле Ратуши он кинулся влево и пересек Ленина прямо перед носом колонны больших черных машин. Это были МАЗТы, тюрьмы на черных МАЗах. Они предназначались для демонстрантов и появлялись всегда, когда в городе было неспокойно. На Революционной Андрэ краем глаза заметил, что погоня немного отстала. Серые гончие стояли на другой стороне и ждали, пока проедет колонна решетчатых тупорылых будок.
Это обстоятельство давало небольшой запас времени. Воспользовавшись моментом, Андрэ нырнул в подворотню и оказался в узком высоком колодце двора. Увидав в конце его открытую дверь, он, не раздумывая ни секунды, кинулся к ней, спустился по ступенькам и, проскочив коротенький коридор, оказался в небольшой темной комнате.
Сердце бешено колотилось. Легкие с жадностью хватали воздух, но он все равно задыхался, словно большая рыба, что лежит на песке, делает судорожные движения жабрами, но по-прежнему не может избавиться от удушья.
Смекнув, что погоня отстала, Андрэ осмотрелся. Комната была без окон. С потолка свисала лампочка без абажура. Хотя она и давала немного света, но помещение казалось все равно темным. У стены стоял старый канцелярский стол, подле него стул, рядом были свалены большие коробки. В углу за столом виднелась запертая дверь в другую комнату. Стены, которые давно, видно, не красили, пестрили замысловатыми разводами от подтеков воды. Кое-где их закрывали плакаты с сиськастыми девками, котятами, выглядывавшими из корзин, и почему-то портрет Президента. Он висел прямо над столом и, раскинув роскошные усы, добрыми бархатными глазами смотрел на Андрэ.
Неожиданно дверь в соседнюю комнату открылась, и из нее вышел невысокий мужчина с залысиной на голове, одетый в темный фиолетовой халат. Увидев Андрэ, он нисколько не удивился, а только спросил:
– Вы картридж заправлять?
– Да, да! Я картридж заправлять! Сейчас, дайте отдышаться немного! – хрипя проговорил Андрэ и присел на стоявшую рядом лавку. Только теперь он заметил, что в коробках, раскиданных по всему помещению, лежали огромные картриджи. Его немного удивило, что они бывают таких странных размеров.