Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов
Шрифт:
— Сладкого вина? — спросил он.
— Портвейна.
— Ты, кажется, потеряла над собой контроль. Тебе хотелось, чтобы все это прекратилось?
— Да, — сказала она. — Так должно было произойти.
Он встал на колени, чтобы смотреть ей прямо в лицо. Взяв ее за руки, он спросил:
— Это девиз?
Она пошевелила губами.
— Не знаю. Джим, о чем ты?
— Что теперь?
— Теперь, — эхом повторила она, — я осознаю свою ошибку.
Он оставил
Когда он вернулся, она так и сидела, поджав под себя ноги и сложив руки на коленях. Как она несчастна, подумал он. Как он рад, что она снова с ним. Это так важно для него.
Он подал ей чашку кофе и сказал:
— Думаешь, я люблю тебя меньше, чем любит этот парень — или говорит, что любит?
— Знаю — любишь.
— Ты выйдешь за меня замуж? Снова?
Если когда–нибудь и можно ее уговорить, это нужно сделать сейчас, подумал он.
— Это у тебя кончилось, — продолжал он. — А на Боба Посина тебе ведь наплевать, правда?
— Хорошо, — согласилась она, держа в руке чашку кофе. — Я выйду за тебя замуж. Повторно. Или как там это называется.
Чашка наклонилась. Он взял ее и поставил на пол. Согласилась, подумал он. Ему отдает себя женщина, которую он любит всей душой. С этим ничто в мире не сравнится — ничто, пока небеса не свернутся, как свиток книжный, и не отверзнутся гробы, и мертвые не восстанут. До тех пор, пока тленный человек не облачится в нетление, думал он.
— Ты ведь не передумаешь? — спросил он.
— А ты этого хочешь?
— Нет, я не хочу, чтобы ты передумала.
— Ну и славно, — сказала она. — Не буду. — Пристально глядя на него, она спросила: — Значит, ты не считаешь, что я вся поизносилась?
— Как это?
У нее на глазах выступили слезы — и пролились.
— Не знаю.
— Вряд ли это так.
— Я не нужна тебе, — сказала она, а слезы текли по ее щекам, капали на воротник.
— Ты хочешь сказать, мне не следовало бы просить тебя? Ты это пытаешься сказать?
Он поднял ее с кресла.
— Или мне следует просить и умолять? Скажи!
Ей трудно было говорить. Беспомощно вцепившись в него, она пожаловалась:
— Мне нехорошо. Отведи меня в ванную. Пожалуйста.
Ему пришлось почти нести ее. Она не отпускала его. Он придерживал ее, и ее вырвало. Она лишилась чувств, но почти сразу пришла в себя.
— Спасибо, — прошептала она. — Боже.
Он опустил ее, и она села на край ванны. Лицо ее было бледно. Дрожа, она гладила его руку ладонью. Ее как будто лихорадило, и он спросил, уж не заболела ли она.
— Нет, — сказала она. — Мне уже лучше. Это нервное.
— Будем надеяться.
Она
— Дело в совести. Я сказала ему, что нам придется расплачиваться. Может быть, это и есть расплата.
Когда Пэт немного пришла в себя, он умыл ее и отвел обратно в гостиную. Сняв с нее туфли, он закутал ее в одеяло и посадил на диван.
— Это от кофе, — сказала она.
— Ты его даже не отпила.
Она попросила сигарету.
Он дал ей закурить и спросил:
— Хочешь, поеду, посмотрю — привез он твои вещи?
— Я здесь не останусь, — сказала она. — Хочу к себе. У себя хочу быть, и больше нигде.
— А если он явится?
— Не явится.
— Вообще–то да, — согласился он.
— Я останусь с тобой, — решила она. — Нельзя мне больше к этому возвращаться — побег этот, все, что с нами было. Останусь здесь, а когда поженимся, будем жить здесь или там — как захочешь. Или переедем в новый дом. Может, так будет лучше.
— Наверное, да.
Он надел пальто, и она сказала:
— Я с тобой. Посмотрю, возьму, что мне нужно. Можно приехать сюда на «Додже» и здесь все выгрузить.
Они посидели, пока она более или менее не пришла в себя, и поехали к ней.
«Додж» стоял у входа. На заднем сиденье как попало были свалены ее вещи: Арт побросал их и послал все к черту. В куче лежали флаконы, одежда, туфли, даже пакет молока, апельсины и буханка хлеба «Лангендорф». А на полу валялась пустая бутылка из–под вина.
— Во всяком случае, похоже, тут все, — сказала Пэт.
Джим припарковал свою машину, сел за руль «Доджа», она — рядом с ним, и они поехали к нему.
На ночь она надела красно–белую пижаму в горошек.
— Я в ней по–новому себя чувствую, — сказала она.
Он в трусах чистил зубы над раковиной в ванной. Была половина четвертого. Свет горел только в спальне и ванной. Дверь была заперта. Патриция курила в постели, поставив пепельницу на покрывало.
— Ты закончила? — спросил Джим, выходя из ванной.
— Да, — довольно ответила она.
Какой он поджарый в трусах, подумала она и вздохнула с облегчением, глядя на его худые руки, ноги, торс. Три дня ее держал в своих крепких объятиях мускулистый парень с резиновым бескостным телом из мышц и жира на коротковатых ногах, которое ниже чресел как бы сходило на нет. Телом мальчишки, совсем не таким, как это.
Выключив свет, Джим снял трусы и лег в постель. В темноте он обнял ее.
— Странно, да? — сказала она. — Мы снова вместе. Через два года. Ничто нас не разделяет, между нами — никаких барьеров.