Шаман-гора
Шрифт:
— Ты хоть когда-нибудь умываешься, сволочь! Русская баба ему шанго! Её и без твоей сопливой рожи есть кому шанго.
В заключение своей гневной речи я от души врезал любителю сладенького по сопатке. Его челюсти в недоумении клацнули, а сам он беспомощно стёк на землю по стволу близстоящей берёзы. Из предосторожности я заткнул ему рот кляпом и, резко дёрнув за шиворот, поставил на ноги.
«Когда надо будет, вытащу», — подумал я.
— Шевели копытами, чмо! — дал я последнее напутствие пленному
Дальше мы не шли, а парили, словно бестелесные ангелы.
Вдруг Степан резко присел и предупреждающе поднял руку.
Я схватил китайца за шиворот и уткнул носом в землю.
— По-моему, впереди нас дозор, — прошептал мне Степан, когда я подполз поближе.
— Ты справа, я слева, — ответил я ему.
Степан понятливо кивнул головой и пополз по указанному направлению. Я же, соблюдая все возможные меры предосторожности, стал обходить затаившегося противника слева.
Но перед этим, от греха подальше, я привязал пленного к дереву.
«Как учили, товарищ сержант, всё, как вы учили», — шептал я про себя, словно какое-то магическое заклинание.
Вдруг где-то впереди и справа сорвалась с места и недовольно застрекотала сойка. Я насторожился. Неспроста птичка-то улетела. Не иначе как супостат в засаде поджидает! Вспугнул, наверное, птичку неосторожным движением.
Определив примерное местонахождение цели, я стал шаг за шагом скрадывать двуногую дичь. Что дичь он, а не я, сомнений не возникало. Чтобы оказаться у противника за спиной, я взял круто в лес, а затем вышел в предполагаемую точку рандеву.
Наконец-то в пяти шагах от себя я увидел прильнувшего к дереву хунхуза. Он сидел на корточках спиной ко мне и напряжённо вглядывался в сторону условной тропы. Я вынул нож и, поудобнее перехватив рукоятку, направился к часовому. Мои шаги были до того бесшумны, что их мог слышать разве только Господь Бог.
Во всяком случае, если он их даже и слышал, то басурманину об этом ничего не сказал. И я, благополучно преодолев разделявшее нас расстояние, оказался у него за спиной. А дальше всё как на учебных занятиях по обезвреживанию вражеского часового.
Левая рука зажимает рот и слегка вздёргивает голову противника вверх, а правая при помощи ножа перехватывает горло до самого позвоночника. Такие раны не лечатся. Кровь, при помощи ужасного отверстия, вырвалась на свободу. Теперь её не сдерживали решётки телесной тюрьмы, и она стала обильно перекрашивать окружающую листву в алый цвет. Я осторожно опустил мёртвое тело на землю и поднял глаза. Вот это сюрприз! И как я его проморгал?
В нескольких шагах от меня, в ужасе вытаращив свои раскосые глаза так, что они стали круглыми, на меня смотрел совсем молоденький китайчонок. При этом он шарил рукой по земле, пытаясь поднять
Глядя ему прямо в глаза, я поднёс указательный палец левой руки к губам. Но эффект получился совершенно противоположный. Увидев мою красную от крови руку, китайчонок побледнел и попытался крикнуть, даже успел открыть рот. Лучше бы он этого не делал. Расстояние было мизерным для того, чтобы я мог промахнуться. И я не промахнулся. Мой нож, отбросив от лезвия солнечные лучи, вошёл в грудь незадачливого часового. Вероятнее всего, что он попал куда надо, точно в сердце, потому что молодой хунхуз повалился на землю, так и не успев издать предсмертного крика.
Помня о неожиданном сюрпризе, я внимательно огляделся по сторонам. Вокруг было тихо, если не брать в расчёт пернатых обитателей тайги. Они продолжали весело чирикать на разные лады. Проблемы и смертельные страсти двуногих пришельцев их совершенно не волновали.
Я негромко свистнул. Шагах в двадцати от меня раздался ответный свист, а через минуту ко мне подошёл и сам Степан.
— Ну, ты даёшь, — только и смог вымолвить он, глядя на результаты моей работы. — Дак где ты, говоришь, служил?
— В лейб-гвардии десантно-гренадёрском полку.
— А десантно, это как?
— Это диверсии в тылу противника. То бишь партизанская война с причинением врагу наибольшего урона с наименьшими потерями, — выдал я.
— Ну вот, а еще от охфицерства своего отказываешься, — хмыкнул Степан. — Мне таких мудрёных словов ни в жизнь не выговорить.
— Да ладно, проехали, — прервал я казака.
Но не скрою, его похвала была мне приятна.
— Дак ты и на Кавказе, значит, воевал? — не обратил внимания на мои слова Степан.
— Да пришлось немного.
— То-то я и смотрю, что ты выи нехристям режешь, как магометанин какой-то. Небось, там наловчился?
— Не скажу, что мне это нравится, но «духи» действительно любят головы православным отрезать. Скажу больше, у них это самое любимое развлечение в свободное от работы время. Да и на работе то же. Ведь основная их работа — это разбой.
Выслушав мой ответ, Степан удовлетворённо махнул головой и произнёс: — Трохвеи опосля определим, а пока остальных надо порешить.
— Если живы останемся, — поправил я Степана.
— Теперь я в этом не сумлеваюсь.
Отвязав пленного хунхуза, мы тронулись в дальнейший путь.
Полоснув напоследок последними лучами по верхушкам деревьев, дневное светило ушло на покой. За всеми нашими заботами и приключениями не заметили, как пролетел день. Нужно было поторапливаться, а иначе нас ждала вторая прогулка по ночному лесу.
— Если верить «нашему другу», то их там осталось семь человек, — вполголоса произнёс я.