Шамиль
Шрифт:
Вместе с княгинями Орбелиани и Чавчавадзе в плену находилась француженка госпожа Дрансе. По приезде домой и она выпустила в Париже книгу, где уделила также место жене имама Дагестана: «Шуанет среднего роста, — писала госпожа Дрансе, —трудно встретить женщину, у которой губы были бы красивее, нежели у нее, волосы нежнее, кожа белее» [119] .
«Она действительно прекрасной наружности», — с восторгом сообщил Илико Орбелиани, видевший жену Шамиля в 1842 году. Князь упрекал Шуанет в том, что она забыла веру, родных и свое отечество. Шуанет же уверяла Орбелиани в своих глубоких чувствах к родине и родственникам, но с не меньшей гордостью говорила и о своей любви к Шамилю.
119
125 – missed footnotetext
—
Однажды, во время разговора с Шуанет, они услышали слова, похожие на исповедь: «Я была прежде в России, и хотя была очень молода, однако уже кое-что понимала. Я из большого семейства, видела многих и слышала многое… И что же? Уверяю вас, что Шамиль, хоть и татарин, но, право, лучше иного христианина» [120] .
Дрансе отмечала: «Но надо послушать Шуанету, когда она говорит «Шамиль», надо следить в это время за изменениями ее физиономии… надо слышать, с каким наслаждением она произносит это любимое имя!» [121]
120
126 – missed footnotetext
121
127 – missed footnotetext
«Вот уже минуло 15 лет, как я сделалась женою его, —признавалась Шуанет Дрансе, — но я проливаю слезы только тогда, когда он бывает в походе и не присылает за мной. Если я в чем-нибудь провинюсь, он никогда не показывает недовольного вида, а обращается со мной ласково, как с ребенком…»
Шамиль, который на людях не проявлял каких-либо нежностей, иногда уступал ее желаниям. И тогда Шуанет, закутанная в чадру, садилась на лошадь и в сопровождении большого конвоя отправлялась к месту боевых действий. Жила она в палатке мужа, куда с минуты ее приезда вход посторонним был категорически воспрещен. Их любовь была взаимной. Шамиль чувствовал себя юношей, когда видел Шуанет.
Царицей сердца имама, бесспорно, являлась только она — это признавали все.
«Нередко, — рассказывал по возвращении на родину князь И. Орбелиани, — она (Шуанет — Б. Г.) заставляла степенного имама прыгать с собою по комнате» [122] .
Жена Шамиля была добра и проявляла заботу обо всех, кто в ней нуждался. По ее просьбе имам приказал улучшить питание, разрешил выходить княгиням на веранду подышать свежим воздухом. Нередко она тайком приносила какие-либо сласти их детям. Жизнь пленниц скрашивалась и ее рассказами, советами, добрыми известиями с их родины — Грузии. «Я имела счастье понравиться ей, — писала госпожа Дрансе, — и, благодаря этому, я ни на минуту не была разлучена с княгинями» [123] .
122
128 – missed footnotetext
123
129 – missed footnotetext
Шуанет никогда не интересовала причина войны, ее не занимала политика. Весь круг ее интересов сфокусировался на личности Шамиля. Вне его мир как будто не существовал.
«Шуанет не занимается ничем, — заметили пленные княгини, — кроме красоты своей, ничего не придумывает, кроме новых и всегда новых средств для развлечения или утешения мужа, которого она любит глубоко и искренне» [124] .
Когда Шамиль уходил в поход, Шуанет молилась, держала уразу и очень страдала. Женщина боялась войны, потому что она беспрерывно отвлекала от нее любимого человека и могла его убить. Но Шуанет
124
130 – missed footnotetext
Супруга имама знала армянский, русский, кумыкский и аварский языки. На двух последних она изъяснялась со своим мужем, чем доставляла ему необыкновенное удовольствие. Родители ее были люди очень богатые. Они предлагали за свою Анну дорогой выкуп, но Шамиль об этом и слышать не хотел. Казалось, предложи ему и полмира, он не расстался бы с Шуанет.
Однажды, когда попытки выкупить Шуанет ни к чему не привели, родственники попросили разрешения хотя бы увидеть ее. Такое разрешение было дано двоюродному брату Шуанет Минаю Атарову. В первых числах мая 1848 года Минай прибыл в крепость Воздвиженскую. В пяти километрах от крепости его переодели в черкеску и дали полное вооружение. Затем Миная встретили люди Шамиля под командованием наба Дуба. С большими трудностями на седьмой день Атаров прибыл в Ведено. На третий день после приезда его принял имам. С Шамилем бьши и другие гости, в основном наибы. Подали плов.
Вдруг все сделались хмурыми. На скатерти появилась халва, она была вкусна, но Минай почти не дотронулся до нее. Он видел зловещие взгляды сидевших вокруг него людей и забеспокоился. Ему сказали, что халву специально для него приготовила Шуанет. Сделав над собой усилие, он взял один кусок. В это время появился молодой горец и что-то сказал по–аварски, все заулыбались и стали наперебой предлагать гостю разные блюда. О причине перемены настроения наибов гость узнал чуть позже.
Оказалось, что все это время из соседней комнаты в буфетное окно за ним наблюдала Шуанет.
— Вы с ума сошли, — сказала она, едва увидев его, — разве это брат? Однако Шуанет могла ошибиться, ведь в последний раз она видела его восемь лет назад.
Минаю стали задавать вопросы и просили отвечать громче. Он удивленно разглядывал соседей и недоумевал, почему надо кричать, разве они не слышат его? Наконец, Шуанет признала громкий голос Миная.
— Это узаур–гардашим (двоюродный брат), — сказала она. Вот тогда-то и вошел молодой горец, после слов которого лед тронулся.
На следующий день Миная водили по аулу, показывали достопримечательности, в том числе завели к часовщику, который за несколько минут вставил стекло в его часы. Минап позволили осмотреть и пороховой погреб.
В тот же день он увидел сестру. При встрече с ней было еще шесть женщин. Все сели на тахту и стулья, поприветствовали гостя. Минай заговорил по–армянски, но Шуанет отвечала на кумыкском языке. По просьбе брата она открыла лицо. Он увидел, что сестра еще более похорошела. Вспоминали родных и близких. Услыша шорох, Шуанет быстро закрыла лицо. Вошел Шамиль. Сопровождавший Миная Агий–Аджи приложился к руке имама, но гостю этого сделать не дали. Далее разговор пошел о здоровье, о дороге. Минай вручил сестре золотые дамские часики, Шамилю — также часы с золотой цепочкой. Его поблагодарили. Через полчаса имам ушел. Шуанет снова открыла лицо. Увидя среди угощения виноград, брат удивился: «В мае свежий виноград?! «Здесь умеют хранить», — объяснила она. Свидание продолжалось до вечера. Когда вышли на улицу, Агий–Аджи просил никому о форме. свиданий с Шамилем не говорить.
14 мая 1840 года брат Шуанет в сопровождении 13 мюридов и наиба Дуба отправился в обратную дорогу. Минай ехал на великолепном скакуне, подаренном ему Шамилем.
Шуанет была рядом с мужем и на Гуниб–горе. 25 августа 1859 года она снова попала в плен, но на этот раз уже к «своим».
Как уже известно читателю, Темир–Хан–Шуру первыми покинули имам и сын его Кази–Магомед. По дороге и по приезде в Калугу Шамиль все время беспокоился, что родственники Шуанет могут приехать из Моздока в Темир–Хан–Шуру и забрать ее. О его переживаниях, разумеется, хорошо знал пристав, полковник Богуславский. Он как-то спросил Шамиля, что, если бы Шуанет снова стала христианкой, взял бы он ее в жены?