Шандарахнутое пианино
Шрифт:
Болэн с фонариком осмотрел сцепное устройство для трейлера. То была хорошая крепкая конструкция с приваренными распорками и двухдюймовым крюком. Беда лишь в том, что по необходимости она крепилась к автомобилю. Он увидел круги разъеденного металла у каждого сварного шва и, заглянув под низ, обнаружил, что почти целые секции рамы, похоже, механически повреждены и разваливаются. Себя проявляла внутренне присущая кошмарность «хадсона». Тот начал саморазрушаться.
Он залез под машину поглубже, осматривая те места, где сталь рессор кристаллизовалась. Амортизаторы безнадежны. Каждый патрубок солидолонагревателя извергал кулаки песчанистой жижи. Озираясь, Болэн начал опасаться, что машина рухнет сейчас прямо на него.
Как же хотелось ему вернуть
Никаких больше тебе пружин «хадсона-шершня», внезапно высвобождающихся из сидений после долгого угнетенья обивкой, чтобы колоть тебя в зад. Никакого металлического визга тормозов и неожиданного зрелища автотрассы сквозь панели пола. Никакого постепенного крученья зеркальца заднего вида или же безудержного рывка по тихим улицам, хоть нога и не на педали газа, а сам он шарит рукою по полу, чтобы вытянуть эту педаль обратно.
Болэну хотелось «куп-де-вилль»{179} с норковой отделкой. Хотелось фабричного воздуха и «четверки в полу»{180}. Тонированных стекол и факультативных четырех баррелей. «Стетсона» с узкими полями и усиков на двадцать три волоска. АМ-ЧМ-радио со стереодинамиками позади, пленочную деку; и рукоять контроля климата, какая всегда позволит тебе Весну в Лаврентиях.
Долгое время лежал он с «рей-о-ваком»{181} на девяти батарейках в руке. Ему никогда не приходило в голову, что фонарик неуклюж и хлипок в сравнении с оконным противовесом.
Камбл увидел, что из-под машины веером растекается свет, и начал делать свой ход. Он пролился вперед на кончики пальцев, подняв лицо и вытянув шею, как у мандрила; и бочком выскользнул в вечерний воздух.
Во время родео в Ливингстоне высоко в пропитанных ультрафиолетом тенях Абсарок под некой елью Энгельманна встретились один на один суслик и гремучка. Со вниманьем сумела отнестись только змея. После этого с сусликом было покончено. Капец ему. Более того, суслик умер девственником. Его собственное тайное генетическое послание, отправленное миллион лет назад, осталось недоставленным. Послание змеи, вместе с тем, пошло заказным отправлением первого класса с особой обработкой. Что доказывает: жмотиться на марки не окупается.
Болэн вспоминал, когда собаки проходили у подножья лестницы. Этим они и были? Собаками? Да, решил он, то были лучшие друзья человека, проходившие у подножья лестницы. Иногда он боялся наутро спускаться — вдруг они еще там, разорвут его махровый халат и вгрызутся ему во внутренности.
Он поглядел на довольно неотчетливый край порога «шершня». Под него подсунулись носами к нему ковбойские сапоги-«марипозы» Бренна Камбла из змеиной кожи.
Теперь Болэн понял. Он неуловимо переместил фонарик с груди и подпер его с собой рядом, чтобы тот продолжал разбрасывать веером свет в точности с тем же углом. Теперь стало осмысленным, что Камбл разместил так ноги аккурат вне этого полусвета. Затем Болэн осторожно переместился сам, чтобы выбраться из-под машины с другой стороны. Оглянулся. Сапоги не сдвинулись с места. Их долгие изгибы крест-накрест исчерчивались тенями соединительных тяг. Болэн выкатился на свободу и медленно выпрямился, чтобы поглядеть на Камбла через стекла машины. Голова у того была склонена вперед, он наблюдал весь во внимании и совсем без движенья.
Пока что Болэн еще не обозначил свою тревогу — выбирал оттенок вкуса между ужасом и озабоченностью. Очень опасливо он переместился к переду машины, стараясь не привлечь внимание Камбла, и еще несколько мгновений понаблюдал за ним. Засек длинный брусок противовеса и ощутил
Камбл задвигался, расхлябанный и праведный в сознании того, что ему предстояло сделать. Оказавшись достаточно близко, он замахнулся на Болэна. Замахнулся слишком далеко, поскольку утяжеленный кулак ударил Болэна под ухо, поэтому тот ощутил, как сквозь него что-то пропело, но не упал. Затем, когда со следующим взмахом Камбл промазал и попытался несдержно пнуть Болэна, тот набросился на него и, завалив на капот машины, принялся колотить его о двугранное ветровое стекло, освещенное луной, а сам в себе чувствовал колоссальное вихренье, вознося тряпично-кукольный вес визжавшего Камбла снова и снова, обрушивая всю его длину на перед машины. И, словно бы Камбл вообще был без всякого веса, перестал слышать, как тот бьется о машину, а лишь видел голову, хрупкую, как зимняя дыня, — она врезалась в изгиб сверканья ветрового стекла, оставляя на нем при каждом касании следы паучьих падучих звезд.
Болэн отпустил его — в отвращении — и сел. К нему на полной скорости бежал Фицджералд, то вступая в прямоугольник света из амбара, то выступая из него. Затем и Энн побежала, вокруг головы — огромный серебряный нимб обесцвеченных волос.
Полностью физически овладев собой, Болэн наблюдал, как из головы Камбла сливается вся качка, когда тот сползал с капота машины. Всего миг спустя Камбл, казалось, шатнулся обратно от угла сапог-«марипоз» — и поднял высоко над головой оконный противовес, и обрушил его на череп Болэна. Тот почувствовал, что сам глазом направляет его спуск. Миг сотрясенья был единственным щелчком, как будто биток касается треугольника бильярдных шаров, чистая линия, идеальный звук, затем цветные шары взрываются из центра, и темнота вливается до самого нуля.
15
Быстро стало очевидно, что Камбл не нанес Болэну, как это выглядело поначалу, такой удар, что был бы смертелен. Вопрос об ущербе мозгу вместе с тем не решился. У Энн возникло представление, что ее семья достойно отнесется к воздаянию Николасу. Что же касается ее самой, честь будет обязывать ее делать то, что ей велит он.
А вот это тревожная мысль. Ее переполняло ужасающее и восхитительное виденье — она проживает свою жизнь с человеком, которого травма мозга превратила в слабоумного. Она видела, как родители ее из превратно понятой верности дают Болэну такую работу, какую он в силах выполнять. И вдруг жуткая картинка: Болэн катает лари с дезинфицированными шиньонами в банке париков ее матери — пришла Энн на ум. Уже долгое время она втайне фотографировала Болэна в его худшие моменты; но изображения его, низведенного до идиотизма мозговой травмой, имели бы просто патологический, а не художественный интерес. Эта ее мысль, сколь ясной бы ни была, умаляла Энн больше, чем она когда-либо сможет осознать.
Но, бедная девочка, она была покамест столь надорвана. Когда случилось это происшествие, она увидела, что Камбл и ее родители — сообщники; сговор, предположила она, вышел из-под контроля. Затем мать заметила пероксидные волосы Энн и — еще не решили, мертв Болэн или нет, — завизжала:
— Ах ты маленькая шлуха!
Когда Болэн обрел сознание, он обнаружил, что утратил почти все свое боковое зрение; произвелось тем самым то, что врач назвал «виньетированием»; ему оно сообщило ощущенье, что он глядит в пару трубок. Добавившись к безумной головной боли, у него начавшейся, это весьма обескураживало. Никто не знал, навсегда это или нет.
Энн приходила часто, но он ни разу не сумел вычислить, только что он ее видел или просто это вообразил. А потому лежал в неописуемом состоянии ожиданья, которое по большей части оказывалось неоправданным.
Постоянно входил и выходил Кловис, проявляя знакомство с персоналом. Болэну он давал кое-какие советы, казавшиеся поначалу довольно-таки дикими, но впоследствии выяснилось, что они разумны. Кловис кое-что устроил для их подкрепления, и два дня спустя Болэн почувствовал себя достаточно неплохо, чтобы им последовать.