Шандарахнутое пианино
Шрифт:
Болэн теперь лежал на боку, держась за голову. Остальные выпрямились и замерли от ужаса, покуда напряженный до белизны костяшек лос-анджелесский ярыжка грешно кружил над ними.
— Давайте поговорим разумно. Штрафные либо принудительные убытки в этом деле крайне маловероятны, верно? Сообществу не нужно устраивать из вас показательный пример. Вы следите за ходом моей мысли? По справедливости, оценка убытков целиком и полностью зависит от решения суда, где к вам с хорошей точностью отнесутся сочувственней, нежели к моему клиенту. То есть поглядите на него. Он похож на сумасброда. Так все представляют себе амбулаторного анархиста. А вы нет? Задайте себе этот вопрос.
Теперь последнее — и постарайтесь
Рекомендую вам улаживать дело во внесудебном порядке. Рекомендую удержать свою дочь дома, где ей самое место.
— Сколько? — спросил Фицджералд.
— Я думаю о сотне кусков.
— К черту весь этот шум, — сказал Фицджералд и вышел, супруга — рядом, с достоинством из комнаты. Им придется купить шампанского и отпраздновать свою победу.
Энн задержалась. Она склонилась над кроватью Болэна и затопила Болэново ухо жарким дыханьем, когда сказала:
— Они продали меня вниз по реке, дорогой. Мы теперь с тобой одни. — Она ушла.
Покидая палату сам, Эгдон Хит сказал Болэну едковато:
— Мне по крайней мере следует взыскать с вас стоимость моего авиабилета.
— Такова жизнь спекулянта, — сказал Болэн. — Попытка засчитана.
Болэн был измочален. Он подружился с медсестрой, которая за ним присматривала. У нее были крохотные, близко посаженные глаза и вздернутый нос картошкой. Она рассказал Болэну историю всей своей жизни, время от времени делая в ней паузы, чтобы залиться слезами. Незамужней она оставалась вплоть до сорока; затем вдруг вышла за пожилого автолюбителя из соседнего городка. Не так давно он сообщил ей, что это ни в малейшей степени не была любовь с первого взгляда. Вот от чего и было ей сейчас плакать. Болэн взял ее за руку, видя ее лицо в другом конце трубы, и сказал ей:
— Не парьтесь, дорогуша, — самым утешительным своим гортанным баритоном.
Болэну не делали ничего, лишь производили какие-то замеры, включая сюда рентген. Замеры они делали изо дня в день.
— Какая у меня температура? — спрашивал Болэн. Или: — Какой у меня пульс? — Или: — Какое у меня кровяное давление? — Однажды, сонно, он поинтересовался: — Я какие номера, доктор?
— Довольно многие, — сказал врач. — Мы все таковы.
Вот о чем Болэн думал непрерывно — о том разе, когда он из своего .22-го калибра дерябнул по пианино, о красивом щепленье чрезмерно отполированной древесины, о том, как завивались лопнувшие струны, отставая от высвобожденных столбиков пряного пианинного света, о теплом ореховом прикладе своего .22-го, о другой пряности израсходованных патронов, о слове «разрывной», о ярости врага, о серебряных дисках, что пули проделали в окне, о простой точности планки прицела, о синеве дульной стали, о названии «винчестер», когда ты в Америке, о мире Капсюльных Пневматических, Короткоствольных, Длинноствольных и Снайперских с Удлиненным Стволом, о неутолимой тяге паскудить памятники, даже памятник частному фортепиано, который он продырявил с красивого дерева, переживая почти ослепляющее неотвратимое виденье того, как эта жалкая дрянь взрывается расколотым красным деревом, слоновой костью, черным деревом и проволокой. Никакие больше аккорды Баха не наполнят деревья своим суровым отрицаньем. Нет тут места для пианино, праведно вспомнил он. Никаких пианин тут, пжалста.
Энн сидела на переднем сиденье «хадсона». Совсем как в песнях, волосы у нее были из сверкучего злата, а уста — как вишневое вино{185}. Быть может, волосы из сверкучего олова,
А у него зрение меж тем улучшилось; до той степени, что мир не казался уже круговой панорамой в конце трубопровода. Его тяга рвануть по трассе теперь превратилась в тихую, зудящую манию.
— Давай нам о себе знать, — сказали Фицджералды, когда прекратились поцелуи.
— Еще как дам, — сказала Энн, — черкну вам весточку на днях. — Родители на нее посмотрели. Им требовалось нужное слово — и побыстрей. Что-то здесь совсем умерло.
— Давай нам знать, если что-нибудь нужно, — попробовала ее мать.
— Ага, ну. — Болэн начал сдавать назад.
— Не стоит, — сказала Энн. И они уехали.
— Сдается, — сказала Энн после того, как они проехали некоторое время, — настала пора прийти времени мне выйти из игры.
— Ладно, — сказал Болэн, — не стоит, ну.
— Дорогуша, я расстроена.
— Да, я тоже. У меня голова наперекосяк.
— Я себя чувствую шлухой, — сказала она. Болэн ощутил смутное обязательство ей возразить.
Они проехали ящичный каньон Йеллоустоуна, где эффект Вентури от чинуцких ветров возносит полутонный пикап прямо до верха его амортизаторов, выравнивающих нагрузку, и наводит водителя на мысли о призрачных всадниках в небесах{187}, покуда пружины снова не успокоятся и долгие незримые изгибы ветра не распрямятся и не прогонят его сквозь каньон так, словно скорость на нем маслом нарисована.
Несколько часов спустя Энн, похоже, впала в дурное настроение.
— Куда мы едем?
— К нетопырям, — сказал Болэн. Это ее приструнило.
— Знаешь, что? — спросила она потом.
— Что?
— Эта твоя чертова машина спускает мне на одежду.
У Ключа Аполлинария{188} Энн подумала: боже мой, видел бы Джордж, как я отмачиваю такую низкопробную корку! Вообще-то здесь есть о чем подумать. Она принялась записывать путешествие на камеру.
Они рухнули в Вайоминг и направились к Лэндеру, проезжая невозможную местность, где за объедки со стола истории США дрались Сакаджавея и Джералд Макбоинг-Боинг{189}.
Проезжая сквозь Колорадо, по-прежнему западнее Раздела, они миновали небольшую идейную общину — людей их возраста, — у кого все дома были геодезическими куполами, выстроенными из крыш раскуроченных автомобилей. Болэн увидел садики, колодец, солнечный нагреватель и захотел к ним заехать. Но все члены общины столпились и терлись друг о друга. Они трамбовались, Болэн ощутил жуткую тень Блендера «Уэринг» и поехал дальше. Энн рассвирепела.
— Почему ты не желаешь общаться, черт возьми? — Я читал Шопенхауэра, подумал Болэн, вот же вертихвостка!
Они двинули в Дуранго, побыли там денек, затем спустились в Нью-Мексико и направились в Биг-Спринг, Техас.
Рассекли Амарилло и раскаленным докрасна осенним днем срезали путь до Шривпорта в Коламбию, Флорида, куда Болэна в самом начале и посылал Клопус Джеймз Кловис. То была земля нетопырей. Болэн вытащил из кармана клочок бумаги. Немного погодя он уже стучался в двери отремонтированного дома издольщика. Когда тот открыл ему, Болэн увидел, что стена у него за спиной завешана аллигаторовыми шкурами на просушке.