Шандарахнутое пианино
Шрифт:
Дальняя стена, над пропановой цистерной, между сточных труб, исполосованных окислением, другая вывеска, эта изображает смуглую андалузскую красотку, возможно, чуточку буквально. За нею высится линия муниципального горизонта, щупальца и куски зданий, во всеобъемлющей мерзости среды обитанья; самые кончики ее пальцев, пульсирующие и патрицианские, едва поднимаются над нижним обрезом; дешевые люминесцентные буквы провозглашают ее послание: «Друззя маво муша миня ни лубяд патужда я хиспанга жэншчына». Подпись — о боги! — К. Дж. Кловис. Под нею — его торговая марка, геральдическая лилия из кожзама.
Будь здесь Энн, она бы посмотрела на него,
Болэн, пылая нетерпеньем, несся, пешком, прочь из этого околотка; и в итоге оказался сидящим на поребрике. Вопрос был в том, видел ли он вообще всю эту дрянь. Вот в чем на самом деле был вопрос.
Осторожно вернулся он к телефонной будке, набрал номер Кловиса и молча прослушал записанное сообщение:
— Алло, э, алло, э, алльё вам там, эт ты, Боб, Марти, Джен, Эдна, Декстер, Дезмонд, Дезилу, Ди-Ди, Дэрил, собачий бой, кулачий корм…
У Болэна крыша ехала.
К своей чести, он спросил себя: «Я это слышал?»
Солнце падало далеко за кормой переулка.
Средь останков пружинного матраса пробиралась усталая крыса, полная решимости отыскать Путь.
В темно-буром кабеле лифта, на котором перед кабинетом стоматолога из «Рыцарей Колумба»{38} на сороковом этаже свисал целый съезд стареющих монахинь, в тысячефутовом столпе голубого пыльного света лопнула еще одна микроскопическая прядка.
Некие солдаты выдвинулись на позицию.
Инженер в Менло-Парке{39} размышлял над возможными почтовыми ящиками будущего.
В полусвете кабинета ярыжка имел машинистку; домохозяин, шпионя из технического чулана, до боли в глазах напрягал зрение в не слишком хорошем свете и считал, будто видит, как две посудные терки «Брилло»{40} не поделили сосиску.
— Не претендую на святость, — заметил Болэн.
Одна нога охромела, карман чесался от нехватки в нем его старой волыны, его старого Хартфордского Уравнителя{41}.
От миллионов звучных, незримых фортепианных струн вся страна раскачивалась окрест телефонной будки величавыми, страдальческими кругами. Болэн чувствовал, как она гудит через истертую черную ручку складной двери. Справочник, с его тысячекратными экспоненциальными объектами ссылки, бил чечетку тайной жизни нации.
Вот он ушел, думая об Энн: невозможно не воображать себя и Энн в некоем космическом двойниковании; они плывут в курчавом кучево-дождевом облаке, коллаж святых говорит: «Вот пересеклись».
И, представляя себя в высоких интерьерах Горного Запада, он думал о старых мотоциклетных выездах. Посмотрел на «хадсон-шершень» и спросил: сгодится ли?
5
«Хадсон-шершень» возникает в устье долгого изгиба, двухполосная сельская дорога в горах Прайор Монтаны. Голые
Болэн погулял по Ливингстону, руки глубоко в карманах, голова глубоко в раздумьях, ноги глубоко в темной таинственности сапог. Зашел в «Ранчерскую одежду и седла Гоголя» примерить обувь. Денег у него не было, но хотелось затей. Он чувствовал, что, если сумеет напасть на правильные сапоги, все станет лучше. Горло у него болело от понимания, что столкнуться в этом городке с Энн ему отнюдь не будет невозможным.
— Драсьте! — Продавец. Болэн сел.
— Сапоги, — сказал он.
— Что будет угодно?
— Ничего, кроме сапог.
— Ладушки.
— На счет запишете?
— Живете в городе?
— Ну еще бы, — сказал Болэн.
— Так ступайте к ней, — сказал продавец. — А начнем мы с вами вот с чего. — Он снял пару сапог с витрины. Упер каблук одного себе в левую ладонь, а кончиками пальцев правой поддержал его носок. — Вот какой экземпляр очень ходко идет у нас тут, в Стране большого неба. Весь сделан в Америке из телячьей кожи, а труба голенища высокая, как у старины Бизоньего Билла{44}. Этот сапог могу вам предложить в отделках грубой буйволиной, натуральной кенгуриной или антикварного золота…
— Нет.
— Нет что?
— Не подобает ковбою наряжаться каким-то фруктом.
— Так, послушайте-ка вы меня. Я только что продал пару сапог рабочему ковбою в розовой водолазке и ботинках из кожи азиатского буйвола с контрастными накладками.
— Злиться совсем не обязательно.
— Я продал пару двуслойных из передубленной подпружьей кожи пекари с персиковыми союзками настоящему мужчине. А вы мне говорите «фрукт».
— Никто не просил вас быть таким врединой из-за этого.
— Ладно, ну его. — Продавец настоял на том, чтоб они пожали друг другу руки. — Давайте всунем вас в парочку.
— Теперь я хочу теннисные туфли оттенка мокко.
— Я думал, вам сапоги нужны.
— Если я пойду босиком, вы мне мизинчики накрасите в «антикварный пармезан»?
— Сэр.
— Да?
— «Ранчерская одежда и седла Гоголя» не нуждается в ваших покупках.
Болэн вышел в перед магазина, шагнул к рентген-машине, щелкнул выключателем и приблизил глаза к окуляру. Сбоку у нее была ручка, управлявшая стрелкой, которую Болэн направил на memento mori{45} своих скелетных стоп на зеленом, как бильярдный стол, фоне. Он вдруг увидел, как не будет жить вечно; и пожелал подправить себе жизнь, прежде чем умрет.