Шанс для Хиросимы
Шрифт:
Вечером Черчилль, который все еще дулся на русских союзников, отправился в Кремль. Там, в Екатерининском зале, Сталин давал в его честь грандиозный банкет. Генерал Игнаташвили, ведавший церемониалом приемов, составил особенно изысканное меню. В разложенных у каждого прибора кремовых карточках с тиснёным государственным гербом Советского Союза перечислялись блюда русской, французской и кавказской кухни.
Советский руководитель сидел в центре стола. Справа от него расположился Черчилль, слева — Гарриман. За Черчиллем сидели переводчик и генерал Алан Брук, начальник британского Генерального штаба. Еще дальше — Ворошилов.
Верховный Главнокомандующий взял бразды правления за столом в свои руки и начал произносить тосты. Ворошилов показался Бруку «отличным добрым
— Пьем до дна! — сказал Ворошилов.
Бруку удалось сделать лишь маленький глоток. Русский осушил залпом сначала свой, а потом и бокал соседа. Ждать результата пришлось недолго, — сначала на лбу у него заблестели капельки пота, потом они потекли по лицу. Он помрачнел, нахмурился, сидел и молча смотрел прямо перед собой. Казалось что маршал в любую минуту может упасть под стол. Не тут-то было! Ворошилов продолжал сидеть как ни в чем не бывало, только молчал и ни на что не реагировал. Пьяница с лицом ангела погрузился в навеянное перцем забвение. Это не укрылось от Сталина, который всегда все замечал. Он произнес тост в честь Климента Ефремовича, «на иронию которого западные гости не обратили внимания». Ворошилов является одним из главных организаторов Красной Армии, и Сталин хотел бы сейчас поднять бокал за первого красного маршала. Вождь улыбался, как злой старый сатир. Молотов и остальные советские участники банкета прекрасно знали, что четыре года назад «первый красный маршал» расписался в собственном бессилии и сейчас находился в вечной опале. Неожиданно раздался шум. Телохранитель Черчилля, коммандер Томпсон, неловко откинувшись на спинку стула, выбил из рук официанта поднос с мороженым. Оно заляпало Климента Ефремовича с головы до ног. Иосиф Виссарионович очень смеялся.
Банкет шёл своим чередом, а в час ночи Сталин пригласил Черчилля пообщаться вдвоём. Оба лидера уединились в небольшом, изящно обставленном и выдержанном в зеленых тонах кабинете, примыкавшем к Екатерининскому залу. За коньяком и кофе, дымя огромной бирманской сигарой, Черчилль завёл разговор о новом японском оружии которое было применено в Перл-Харборе 22 сентября. Кораблей затонуло немного, но есть одна странность. Умирают люди. Британские ученые предполагают наличие невидимых лучей которыми заражено все, что оказалось в зоне действия взрыва. Сталин заинтересованно спросил:
— Разве с этими лучами ничего поделать нельзя? Как-то убрать эту заразу? Ведь иначе целый огромный флот становится бесполезным.
— Американцы пытаются смыть все морской водой, но пока толку нет. Лучи остаются, а свежие экипажи поступившие на корабли начинают болеть. Ни о каких боевых походах не может быть и речи. — Премьер министр печально вздохнул.
— А как вы думаете, у немцев такое оружие уже есть?
— Они стремятся его создать, но мы всячески этому противодействуем. Большая часть ударов тяжелых бомбардировщиков направлена именно на это. Вот почему самолетов не хватает на фронте. Вот почему нам сейчас нужна помощь.
Черчилль принялся рассуждать о том, как важно сохранить сотрудничество трех держав сейчас и в послевоенное время. В сложившейся обстановке, когда СССР может повлиять на бои в Европе, важно было убедить Сталина в том, что его приняли в компанию западных демократий.
— В будущем мире, ради которого наши солдаты проливают кровь на бесчисленных фронтах, — говорил британский премьер своим, рассчитанным на историю, высокопарным слогом, — наши три великие демократии продемонстрируют всему человечеству, что они как в военное, так и в мирное время останутся верны высоким принципам свободы, достоинства и счастья людей. Вот почему я придаю такое исключительное значение добрососедским отношениям между возрождающейся Польшей и Советским Союзом. Из-за свободы и независимости Польши Британия вступила в эту войну. Англичане чувствуют моральную ответственность
— А сколько дивизий у папы римского? — внезапно прервал Сталин рассуждения Черчилля.
Премьер осекся, подвигал бульдожьей челюстью и тонко усмехнувшись, ответил.
— Зачем ему дивизии? За ним стоит сам Господь Бог.
— Бога нет. — Веско сказал недоучившийся семинарист. — Вместо Него теперь танковые дивизии…
Словно в ответ на его слова, за плотно занавешенными окнами мигнуло небо. Мертвенный свет упал на лица обоих великих людей. Вихрем вынесло стекла и старинный Кремль стал рушиться вовнутрь себя.
«Хейнкель» He.277b-5/r-2 был уникальным самолетом, при взлетной массе в 44 тонны он имел дальность до 6000 км и мог забираться на высоту 15 000 м. При этом максимальная скорость доходила до 560 км/час, а крейсерская 460 км/час. Со специально переоборудованного борта Nr.258, H-ABIH было снято все оборонительное вооружение, а в увеличеный отсек помещалась вундербомба массой 6 тонн. Этот вылет готовился в невероятной спешке под надзором офицеров из ведомства Гиммлера. Бомбардировщик стартовал 19 октября в 21.30 с аэродрома под Кёнигсбергом. Линию фронта пересекли на высоте 11 500 м и взяли курс на столицу СССР. Обогнув город по дуге, вошли в зону Московского ПВО с востока и начали снижение до 7000 м. Противодействия не было, прицеливанию никто не мешал. В 01.25 20 октября 1945 года атомная бомба была сброшена на центр Москвы. Через трое суток по той же схеме был атакован Лондон.
«Фюрер германской нации» мстительно потирал потные ладошки. Большевики и западные плутократы получили своё. В Фюрербункере царило праздничное настроение и это как-то примиряло с некомфортностью берлинского убежища.
По планам Гитлера основным командным пунктом на этом этапе борьбы должен стать Кельштайнхаус в Баварских Альпах. Это была сеть подземных убежищ венчаемая уютным «Чайным домиком» на вершине горы. Именно там разрабатывались планы и там было проведено совещание перед «Решающим наступлением на Западе». Весь участвовавший в предстоящей операции начальствующий состав, включая командиров дивизий, 21 и 22 сентября был вызван Гитлером в его резиденцию под названием «Орлиное гнездо», возле Цигенберга, земля Гессен.
Роммель вспоминал. «Мы приехали туда 21 сентября. В «Орлином гнезде» нас встретили фельдмаршалы Рундштедт и Модель. Генерал-полковник войск СС Зепп Дитрих тоже был там. Кроме армейских генералов, были вызваны генералы СС и командиры танковых дивизий СС. Стульев не хватило, и генералы СС услужливо уступили места своим старшим армейским коллегам, а сами остались стоять. Тогда у некоторых армейских создалось впечатление, что к каждому из них приставлен офицер СС.
Состав собравшихся был очень пёстрым. На одной стороне зала сидели генералы — опытные солдаты, многие из которых прославили свои имена в прошлых сражениях, все прекрасные специалисты, люди, уважаемые своими войсками. Напротив них расположился верховный главнокомандующий вооружёнными силами — сутулая фигура с бледным, одутловатым лицом, сгорбившаяся в кресле. Руки у Гитлера дрожали, а левая то и дело судорожно подёргивалась, что он всячески старался скрыть. Это был больной человек, явно подавленный бременем своей ответственности. Его физическое состояние заметно ухудшилось со времени нашей последней встречи в Берлине. Когда Гитлер ходил, он заметно волочил одну ногу.
Рядом с ним сидел Кейтель, уже старик, переутомлённый, изнурённый чрезмерным трудом. Раньше у него было натянутое выражение лица, чопорная осанка. Теперь, истощённый духовно и физически, он выглядел иначе. Когда он разговаривал с офицерами, собиравшимися небольшими группами, в его голосе проскальзывали нетерпеливые и раздражительные нотки. Судя по замечаниям Кейтеля, он не столь усиленно, как Йодль, занимался разработкой планов и разносторонней подготовкой к «решающей» операции.
Свою речь, продолжавшуюся полтора часа, Гитлер начал тихим, нетвёрдым голосом.