Шапка Мономаха
Шрифт:
– То-то же, – пробормотал Владимир, утирая ладонью пот на лбу, как после тяжкого труда. – Душило, отплываете через три дня. До холодов в Корсунь успеете. Ну, мужи бояре, молвите свое слово – все ли ладно в моем замысле?
– С какими ханами, князь, думаешь составить союз?
– В степях у самой Таврийской горловины зимовища ханов Багубарса и Урусобы. Для начала с ними договориться. Это тоже твоя задача, Душило.
– А не потянет ли тот Леон нашу Тьмутаракань снова к грекам? – выразил опасение Судила. – Яблоко от яблони далеко не падает, князь.
– Не потянет. Сперва сам не захочет, а далее уж мы не дадим. Найдем упряжь для борзого коня.
Бояре, размыслив,
– Так-то оно как будто все ладно, княже. Как прадед твой, Святослав, барсом прыгнешь к Тьмутаракани, вырвешь русский кусок из клюва царьградского орла, попутно и половцам пасть заткнешь. Мудро, князь.
– Верней сказать, мудрено, – вставил слово воевода Ратибор. – Как еще дело повернется, согласятся ли половцы – неведомо. А попробовать можно. Князь, у меня два отрока без дела сидят. Из Киева пришли, в твою дружину просятся. Святополк их выгнал.
– Кто такие?
– Колывановичи, братья. Отправь их в Корсунь – послужат тебе.
– Слыхал про них, – нахмурился Мономах. – Буйные отроки. Не годятся для дела.
– А отдай братьев мне, князь, – попросил вдруг Душило. – Сгодятся на что ни то.
– Хочешь вытрясти из них буйство? – усмехнулся Владимир. – Ну попробуй.
– Вот что еще думаю, – продолжал старый дружинник. – Надо нам в купцов рядиться.
– А может, сразу в чернецов-паломников? – неожиданно расхохотался Мономах. Сбросив с плеч важный разговор, он сделался весел. – Или покаяльное рубище на тебя натянуть, Душило Сбыславич?
– Неплохо было бы, – вежливо похмыкал митрополит.
– Придет срок – натяну и рубище, – блаженно улыбнулся Душило и тут же сунул пудовый кулак под нос молодому Георгию Симоничу, давившемуся от смеха. – Не гогочи над старшими, зелень.
Утрудив головы думами, бояре разошлись. Замысел Мономаха их удивил, обрадовал, воодушевил. Жалели лишь, что нельзя объявить о нем сразу на всю Русь, чтоб все знали, какой сокол переяславский князь. Сродникам-грекам не простит обид Русской земли. Без дружины воевать удумал! Он и кашу из топора сварит, если понадобится. Такого бы князя – да на киевский стол!
Митрополит Ефрем, покидая думную палату, кивнул Нестору, зазывая к себе. Владычное подворье он отстроил себе неподалеку от княжьего терема, при величаво торжественной церкви Святого Михаила, богато отделанной росписями и мозаиками. Митрополичьи же хоромы, сиявшие красотой снаружи, изнутри удивляли невзыскательностью: голые стены, деревянные полы, грубой работы подсвешницы, узкие скамьи, иконы без окладов. Сухопарый монах Ефрем не терпел излишеств.
В келейных покоях, не дав Нестору и рта раскрыть, владыка бухнул на стол тяжелую скрыню, отвалил крышку. Ларец доверху был полон серебряных монет – византийских, латынских, сарацинских.
– Возьмешь это в Корсунь.
– Что мне делать с ним? – приуныл Нестор от вида богатства.
Ефрем запер ларец.
– Сие сребро прислал мне недавно киевский боярин Янь Вышатич – на благое употребление. Полагаю, ты найдешь благочестивое применение оному металлу. Часть благословляю пустить на редкие книги для печерской книжни, какие найдешь в Корсуне на торгах или в скрипториях.
Перекрестив Нестора, митрополит спровадил его за дверь. Крепко обнимая скрыню, книжник побрел к себе в келью, горячо моля Господа поскорее избавить его от эдакой тяжести, легшей на душу…
24
Таврийскому оплоту греческой державы – Корсуню под стать было б имя Город ста языков. На что Киев славен многоязычием, но такого воистину вавилонского смешения наречий стольному граду
Здесь же, под Корсунем сбывали русских пленных. Нынче первенство в этом держали половцы. Пограбив с наскоку Русь, к зиме и к ранней весне сводили сюда двуногую добычу, выставляли на продажу. В город степняков не пускала стража. Куманы раскидывали шатры у стен, вели бойкую торговлю живым и неживым товаром. Некрещеных пленников иногда брали ромеи. Добропорядочные граждане империи соблюдали закон, запрещавший иметь в рабстве христиан. Рабов с крестами на шее гуртом скупали приезжие работорговцы-иудеи, на которых местные власти смотрели сквозь пальцы, имея от того некую пользу.
В этот раз иудеям не повезло. Хотя пленников пригнали во множестве, торговлю упорно перебивал русский монах. Едва сговорятся с продавцом о цене за партию, будто из-под земли вырастал чернец с мешком серебра, давал б о льшую цену, легко отсчитывал монеты. Тут же, на месте, объявлял купленным рабам волю. Иудеи злобились, но прогнать монаха не могли – с ним ходили четверо молодцев с мечами. И так целую седмицу. Потом серебро у чернеца кончилось. Но кончились и лучшие рабы на торгу.
На книги у него ничего не осталось. Человечья душа, образ Божий, дороже самых редкостных книг.
– Эй! Чернец! Вот ты где! Душило всех по городу разогнал тебя искать, а ты тут торчишь, как чур дубовый.
Нестор не обернулся на крики. Он стоял на низком холмике кочковатого берега бухты и смотрел на город. Пронизывающий осенний ветер рвал рясу, будто принял ее за хлопающий парус. Далеко справа тянул к небу свои башни корсунский детинец – сильная крепость. Слева кричало половецкое торжище. Впереди длинно изогнулась высокая каменная стена. Здесь, на берегу стояло когда-то войско князя Владимира, не дождавшегося в Киеве невесту из Царьграда. Сюда, в стан князя прилетела из города стрела с запиской: «Перекрой трубы, что под тобой, и город останется без воды». Если бы не это письмо попа Анастаса, как знать – крестил бы тогда Владимир Русь? Но рукой корсунского священника водил Господь. Как знать – захочет ли Бог сохранить Тьмутаракань для Руси? И что уготовал Он в веках самой Русской земле?