Шапка Мономаха
Шрифт:
– С почином тебя, князь, – прогудел храбр. – Славно ли поохотился на половецкого зверя?
– Славно, Душило. И еще хочу! Нынче только испробовали силы, – засмеялся Мономах, трогая коня. – Поедем скорее. Расскажешь мне о своем корсунском плавании.
– Пойдем-ка, князь, в баню, там послушаем друг дружку. – Душило правил коня возле. – Я ж тебя дожидался, чтоб с тобою вместе соскрести со шкуры походную грязь. Только сперва гостя тебе покажу. А радоваться ему или нет – сам решай.
– Что за притча? – удивился Владимир.
На дворе голтавского посадника князей со старшими дружинами встретили братиной, полной меда.
– Светлые князья земли Русской! – На коне подъехал некий боярин со слепыми глазами. – Призрите милостью на того, кто верой и правдой служил не тому князю, но не предавал землю русскую.
– Орогост! – радостно вскрикнул Мономах, узнав мужа, с которым сдружился в давнем походе на чехов. – Я и сам хотел было предложить тебе вернуться на Русь.
Снова два бывалых воина померились крепостью объятий – ни один не уступил другому. Святополк молча спрыгнул с коня и ушел в хоромы – крепкий высокий сруб без лишних затей. Киевский князь не забыл обиду отца, давным-давно посрамленного отцом Орогоста, воеводой Перенегом, за нежелание воевать с братьями.
– Так идем в баню, что ли? – почесываясь, спросил Душило. – Давно истоплена.
До изнеможенья нахлеставши друг дружку вениками, пили потом пиво и мед, ели мясо диких туров, тянули в застолье песни. Назавтра назначен был совет князей и старших мужей.
С утра поправили головы на молитве в крохотном храме и сели в дому посадника думать про тьмутараканскую заботу. Предательство Олега в пользу греков злило всех. Но возвращать дальнее владение Руси хотелось отнюдь не всем. Святополк, сказав свое «нет», потерял к думному сидению интерес. Его дружина еще поспорила с Мономахом, но всяк остался при своем. Переяславский князь ждал поддержки от своих бояр, а те будто набрали в рот воды. Среди стыдливого молчания поднялся монах.
– Благочестивые князья и мужи бояре!..
Киевский князь уставил на него удивленные очи.
– Как посмел проникнуть сюда чернец? – запальчиво осведомился он.
– Я позвал его, брат, – ответил Мономах. – Совет книжного чернеца может быть не лишним.
– К тому же книжный?! – Святополк в гневе оплевал себе бороду. – Книжный монах не бывает мудр в советах и судах! Это я говорю – великий князь! Понятно всем?
– Не серчай, брат, но выслушать монаха тебе придется, – спокойно сказал Владимир. – Или ты, наступив на свою гордость, уйдешь с совета?
– Из-за какого-то чернеца? Еще чего! – фыркнул Святополк, снова оплевавшись.
– Говори, Нестор, – попросил Мономах.
Услышав имя монаха, киевский князь дернулся.
– Так я, благочестивые князья и мужи бояре, хотел сказать, что Тьмутаракань грекам оставлять никак нельзя, – возвестил книжник, – ибо они поступили с Русью не по-божески, хоть и единоверцы.
Далее речь его простерлась широко и высоко. Он говорил, что Русь призвана Христом последней в череде стран, но возлюблена Им не менее прочих, а может, и более. Призвана же не для того, чтобы умаляться, ибо есть род унижения паче гордости, а чтобы расти, утверждаться на всех четырех сторонах света и прославляться среди народов. Ибо для чего Бог отдал тьмутараканскую землю в руки князя-язычника Святослава Игоревича, как не для того, чтобы она сделалась частью Руси христианской? И если отступится
Святополк оборвал слова монаха оглушительным хохотом.
– Глуп сей чернец, – выговорил он наконец, утерев бороду. – Как может Русь изнемочь и распасться? Ветхое ли она одеяло, чтоб разорваться на лоскуты? Земля ли под ней рассядется и порвет ее?.. А чернец к тому же дерзок небывало и лучше б ему было не высовывать нос из монастыря. Что он смыслит в ратном деле? Даже лук натянуть не сумеет. Отдай, брат, свою дружину вон тому слепцу, – насмехался киевский князь, – а запасным воеводой поставь чернеца и отправь их на Тьмутаракань. Они добудут тебе славную победу!
– Что скажешь, Душило? – не отвечая на посмехи, спросил Мономах.
– Князь… Нестор, конечно, загнул сурово… мне всех его слов и не понять, – морщился боярин. – Но я тебе впредь не опора. Отпусти меня… на покаяние.
– Куда? – вздрогнул Владимир.
– В черноризцы хочу, князь, – упрямо молвил Душило.
Святополк снова расхохотался. Переяславские бояре недоумевали.
– Потом об этом поговорим, – с каменным видом отрезал Мономах.
– Да и говорить более не о чем, – сказал великий князь, поднявшись. – Я возвращаюсь в Киев. А Тьмутаракань, – Святополк с хитрой усмешкой навертел бороду на палец, – пускай добывает Олег. Изгоним его из Чернигова и с Руси, некуда ему будет деться. Изгоем пойдет обратно, откуда пришел. Вот моя мысль – она лучше твоей, брат.
…Весна разыгралась в полную силу. Степь нарядилась в зеленую парчу, шумела птичьим перезвоном, источала сладкие благоуханья. Топтать ее копытами коней, из-под которых порхает и удирает степная живность, – восторг для души. Однако чем ближе к коренной Руси – за Хоролом, за Сулой, – тем чаще видели брошенные распашки, обезлюдевшие веси. Смерды уходили с насиженных мест, устрашенные половецкой волной, бросали землю.
Болью в сердце князя отзывались слова книжника о превращении Русской земли в дикое поле.
– А ведь ты обещал, Душило, – негромко говорил Мономах, – что мы вместе возьмемся отбивать у половцев охоту наскакивать на Русь.
– Всякому пню, князь, свой черед обрастать мхом, – вздыхал старый дружинник. – Начало ты положил и дальше сам продолжишь. А мне душу пора готовить. В седле бултыхаясь, не больно-то она о божественном вспоминает.
– И в седле можно спастись для Царства небесного, – жестко ответил князь. – Лгут те, кто говорит, что душу спасешь только в монастыре, а до того живи хоть по-скотски. Не затворничеством и не голоданием можешь получить милость от Бога, а малыми делами. Когда едешь на коне, к примеру, и нет у тебя другого дела, кроме нелепицы в голове, то взывай «Господи, помилуй», если других молитв не помнишь. Эта молитва лучше всех, я и сам ее повторяю всегда… Останься в дружине, Душило!