Шарль Перро
Шрифт:
Воодушевленные победой маркизы пришли в городскую ратушу, где теперь был «штаб». Герцогини Лонгвиль и Булльон позволили победителям войти к себе в полном вооружении. Это была странная смесь голубых шарфов, блестящих ружей, сабель и дамских нарядов.
Герцогини ликовали: они принимали парады, давали приемы, спали в своих будуарах, в то время как истинный двор — король, королева и кардинал — обитали в замке Сен-Жермен без мебели и спали чуть ли не на соломе: ведь в те времена мебель перевозилась из замка в замок, а на этот раз двор уезжал так поспешно, что не успел вывезти с собой обстановку.
Фрондисты и их противники соревновались
Принцу Конде, осаждавшему Париж во главе преданных королеве войск, был посвящен такой стишок:
Какой, о Конде, славы ждешь, Когда оружьем верх возьмешь Ты над парламентом с купцами? Лишь мать свою тем оскорбишь, Победу одержав над нами: Родного брата победишь!Ведь родной брат принца — Конти — оставался на стороне парламента!
Мазаринисты ответили куплетом против герцога Булльонского:
Великий ваш храбрец Булльон Подагрой иногда страдает; Как дикий лев, отважен он, Великий ваш храбрец Булльон, Но чтоб напасть на батальон, Когда врага сразить желает, Великий наш храбрец Булльон Подагрой тотчас же страдает.«Эпиграмма, — пишет Александр Дюма в книге „Людовик XIV и его век“, — сделалась оружием, и если наносимые ею раны не были смертельны, тем не менее они были нестерпимы. Женщины особенно от них страдали. Собрание этих сатир и эпиграмм, составленное господином Марио, было позже издано и составило сорок томов».
В феврале в Париж из Англии пришло страшное известие: королю Карлу I отрубили голову.
В семье Перро — как и в семьях большинства других парижских буржуа — это вызвало смятение. Несмотря на то, что взгляды их были близки к фрондистским, то есть они стремились к ограничению власти короля, Перро не мыслили Франции без монарха. Угроза развития событий по английскому сценарию страшила не их одних.
Президенты парламента Моле и де Мем отправились в Сен-Жермен — официально для того, чтобы передать королеве-матери предложения Испании о мире, а на самом деле — заключить мир с самим королем. Шарль, конечно, знал об этом от своего отца — члена парламента.
…15 марта королевский двор въезжал в Париж. Было очень холодно, дул пронизывающий ветер, в лицо била снеговая крупа.
Впереди огромного «поезда» шли скороходы и несли зажженные факелы. Следом верхом ехали офицеры гвардии в блестящих мундирах. А затем — кареты… много карет в сопровождении войск. Из окошек карет выглядывали и улыбались герцоги, графы, бароны — те, кто бежал из Парижа с королем. Они бросали золото народу и кричали о победе короля и Мазарини, но эти позорные для парижан слова тонули в ликующих криках народа.
Победа короля и в самом деле была неожиданной: его армия состояла из восьми тысяч человек, в то время как милиция, образованная в Париже, насчитывала 60 тысяч, и война
Но больше всего Шарля поразили парижане. Те, кто еще вчера питал к Мазарини ненависть, проклинал и гнал его из Франции, сегодня с радостью показывали пальцем на кардинала и говорили один другому: «Вот Мазарини!» И Мазарини в этот день впервые стал щедр к народу. Он приказал раздать 100 тысяч луидоров — неслыханная щедрость!
От отца Шарль точно знал содержание всех статей договора, заключенного между парламентом и королем. Больше всего его поразили те статьи, в которых говорилось о личных выгодах депутатов парламента.
Впрочем, это были гроши по сравнению с тем, что получили принцы крови, выступавшие на стороне Фронды. Договор гласил: «…Принц Конти получает Дамвиллье; герцог д’Эльбеф — уплату сумм, которые он должен своей жене и 100 тысяч ливров для своего старшего сына; герцог Бофор — право явиться опять при дворе, совершенное прощение тем, кто помог ему убежать из тюрьмы, возвращение пенсионов герцога Вандомского, отца его, и вознаграждение за его дома и замки, которые бретанский парламент (парламент провинции Бретань. — С. Б.)велел разрушить; герцог Булльонский — владения равной цены с той, в какую оценен будет Седан, вознаграждение за лишение его княжества и титула принца как ему, так и всему его дому; герцог Лонгвиль — губернатор Пон-де-л’Арша, маршал ла Мот-Худанкур — 200 тысяч ливров деньгами, кроме других милостей, которые король соблаговолит даровать ему».
…Что и говорить, события Фронды многому научили Шарля Перро. В них ярче и быстрее всего раскрывались характеры людей, и не за кулисами, а прямо на жизненной сцене разворачивалось представление, в котором обнажалась вся придворная жизнь с ее интригами, увертками, с ее лестью и предательством. Эти события стали хорошей школой для самого Перро, как будущего царедворца…
5 апреля с великим торжеством был отслужен благодарственный молебен в соборе Парижской Богоматери. Так кончилось первое действие этой, так сказать, шутовской войны, в которой, по словам Александра Дюма, каждый явил себя ниже того, чем он был.
Закончилась «старая» или «парламентская» Фронда 1648–1649 годов. Франция стояла на пороге «новой» Фронды, или «Фронды принцев» 1650–1653 годов.
1650–1652 годы
Шла зима, холодная парижская зима 1649/50 года. Каждое утро на улицах подбирали остывшие трупы людей. Но в доме Перро, где с осени запаслись дровами, было тепло.
Вечером 18 января отец вошел в дом мрачный, как туча, накричал на слугу, принимавшего у него одежду, грубо ответил на вопрос жены, сурово посмотрел на сыновей. Шарль немедленно удалился в другую комнату, и только Пьер осмелился спросить у отца, что случилось.
— Случилось, случилось… — проворчал отец, подходя к камину и грея озябшие руки. — Сегодня королева арестовала принцев Конде, Конти и герцога Лонгвиля.
— За что?
Отец, не поворачиваясь от камина, процедил сквозь зубы:
— За то, что их народ любит больше, чем Мазарини! За то, что они не хотят примириться с ним! За то, наконец, что пришла пора королеве переходить в наступление и становиться полновластной королевой! — Отец повернулся к жене и с раздражением спросил: — Ужин готов?