Шарль Перро
Шрифт:
В это время кардинал с беспрерывными остановками ехал к Гавру, где надеялся встретиться с королевой. Однако там его ждал курьер, который рассказал о событиях в Париже.
Понимая, что проиграл, кардинал решил примириться с принцем Конде и приказал освободить заключенных. Неслыханная любезность: он сам открыл принцам двери темницы! Однако Конде был прекрасно осведомлен о поражении королевы-матери и хотя и любезно поблагодарил Мазарини, не думал прощать его. «Фронда принцев» не только не прекратилась, но стала разгораться с новой силой.
16 февраля бывшие узники уже приближались к Парижу. У Сен-Дени их встретила ликующая толпа, среди которой выделялись своей роскошной одеждой аристократы. Они были либо верхом
А вечером парламент издал указ, в котором благодарил королеву за изгнание Мазарини (теперь это выглядело именно так!) и просил ее издать декларацию, по которой из ее Совета изгонялся бы всякий чужестранец или всякое лицо, присягнувшее в верности другому государству. Королева пошла на это. Но карта кардинала была еще далеко не бита.
…Общая схема истории Фронды многое объясняет нам в истории семьи Перро между 1648 и 1652 годами. И сам Пьер Перро — напомним, адвокат парижского парламента, и его сыновья разделяли страхи и надежды своего сословия. В начале Фронды — восторженная поддержка народного восстания, в конце — когда Пьер-младший покупает должность сборщика налогов в отделе финансов Парижа — измена народу и сделка с центральной властью.
Но для Шарля Перро эта семейная сделка — лишь вынужденная мера. Любовь к народу сохранится в нем на всю жизнь. В годы Фронды он соглашается на предложение отца пойти по его стопам и становится адвокатом — прежде всего для того, чтобы защищать бедноту, простой народ от произвола власти.
Всю весну 1651 года Шарль готовился к сдаче лиценциата по праву. Здоровье отца к этому времени сильно пошатнулось, однако он помогал сыну овладевать премудростями юридической науки.
В июле пришла пора ехать в Орлеан (в Сорбонне преподавалось только каноническое право). Вместе с Шарлем на экзамен по праву в Орлеанский университет отправились еще двое молодых людей — господин Варэ (впоследствии он станет главным викарием монсеньора архиепископа Сансского) и господин Манжо. Отправились рано утром в карете с откидывающимся верхом, но ближе к полудню верх пришлось поднять, так как сильно пекло солнце.
В те времена стекол в карете не было, и Шарль, отодвигая занавеску, с интересом оглядывал окрестности. Взгляд его терялся в синевато-серых далях. На самом горизонте их замыкали кольцо холмов и лес, окутанный легкой дымкой. Зеленеющие луга перемежались широкими нивами, где начала колоситься белесовато-золотистая рожь. Иногда вдали вырастали силуэты замков. Шарлю они казались неверными видениями, отражением былой жизни. Время замков прошло. Знать предпочитала жить во дворцах, и замки стояли пустые, заброшенные, дворы их заросли травой. Придет время, и Шарль Перро опишет такой замок в сказке «Спящая красавица»…
К Орлеану подъехали поздним вечером. Трудно сказать, кому из трех путешественников пришла в голову странная мысль: немедленно, ночью, идти сдавать экзамен. Сам Шарль Перро очень живо описал сдачу лиценциата по гражданскому праву в своих «Мемуарах»:
«…В тот же вечер, как мы прибыли, нам взбрело в голову попробовать экзаменоваться сейчас же, и когда мы в десять часов вечера постучали в дверь, разговаривавший с нами через окошечко лакей, узнав, что мы хотим, спросил, с собой ли у нас деньги. Получив положительный ответ, он впустил нас и пошел будить докторов (их было трое), которые явились нас спрашивать в квадратных колпаках, надетых поверх ночных чепчиков. Глядя на них при слабом свете свечи, терявшемся во мраке под сводами этого помещения, я представлял себе, что вижу Миноса, Факуса и Радаминта, пришедших экзаменовать призраков. Первый из нас, которому был задан вопрос, который я не запомнил, дерзко и бойко ответил на него и наговорил по этому поводу кучу всякой ерунды, которую мы учили наизусть. Затем ему задали другой вопрос, на который он не ответил ничего путного. Затем были опрошены двое других, и ответы наши были ничуть не лучше. Однако
«На следующий день после экзамена, — продолжает Перро — осмотрев церковь Святого Креста, бронзовую фигурку Орлеанской девы на мосту и множество хромцов, оказавшихся в городе, мы поехали назад в Париж. 27-го числа того же месяца (июля. — С. Б.)мы все трое были зачислены адвокатами».
О начале своей адвокатской карьеры Шарль Перро писал в «Мемуарах» так:
«Я изучил и очень хорошо выучил, хотя и без учителя, „Институции“ с помощью комментариев Боркольтена. „Институции“ — это замечательная книга, и ее единственную я бы хотел оставить из романского права. Было бы неплохо сжечь все другие книги по юриспруденции, дигесты, кодексы и особенно папки с приговорами, которые вовсе не являются лучшим в мире средством по уменьшению числа процессов.
Я довольно успешно защитил два дела, но не потому, что я их оба выиграл, поскольку поражение или победа в деле редко зависят от адвоката, а потому, что те, которые меня слушали, выглядели весьма довольными, особенно судьи, в частности, господин Добре, королевский судья по гражданским делам. Он даже просил меня прикрепиться к Шатле (местность во Франции. — С. Б.),обещая, что я получу от него самое доброе расположение, которое может пожелать адвокат. Может быть, я и последовал бы его совету, но братья отбили у меня охоту к профессии адвоката, и я заметно потерял к ней интерес. Для этого был весьма существенный повод: дело в том, что мой старший брат, очень искусный адвокат (Пьер. — С. Б.),прекрасно знающий свое дело, обладающий остротой ума и судейским красноречием, как никто из его коллег, не достиг почти ничего в своей профессии; он многого стоил, но не заставил ценить себя. Я думал, что и со мной будет то же самое и даже еще хуже; кажется, я не ошибся».
Главная же причина, по которой Шарль бросил столь удачно начавшуюся адвокатскую практику, заключалась в том, что вскоре, через несколько месяцев после получения диплома, умер его отец. Более никто не настаивал на его работе адвокатом. Да и сам мир судейских людей, законников не мог увлечь его. Два десятилетия спустя в «Мыслях» Блеза Паскаля Шарль Перро найдет точное изображение этого мира:
«…Я убежден, что почти все судейские поступки совершаются под натиском воображения. Ибо самый яркий разум в конце концов сдается и следует, словно своим собственным, тем правилам, которые он своевольно и повсеместно вводит. Французские судьи отлично знают это таинственное свойство воображения. Потому-то им и нужны красные мантии и горностаевые накидки, в которые они кутаются словно пушистые коты, и дворцы, где вершится правосудие, и изображение лилий — вся эта торжественная бутафория. И не будь у лекарей чудесных одеяний и туфель без задка, а у ученых мужей — квадратных шапочек и широченных мантий, им не удавалось бы одурачивать мир, ну а противостоять столь внушительному зрелищу люди не способны. Если бы судьи и впрямь могли бы судить по справедливости, а лекари — исцелять недуги, им не понадобились бы квадратные шапочки: глубина их познаний внушала бы почтение сама по себе».
Вскоре после совершеннолетия Людовика (5 сентября 1651 года ему исполнилось тринадцать лет) принц Конде объявился в Бордо, который стал центром нового мятежа. Сюда стекались сторонники мятежного принца, отказавшегося присягать на верность королю. Среди них были граф Фуко дю Дуаньон, бруажский губернатор, который имел в своем распоряжении все побережье, начиная от Ла-Рошели до Ройона, герцог Ришелье, принцесса Конде, герцог Ангиемский, герцогиня Лонгвиль, старый маршал де ла Форс.