Шашки наголо! Воспоминание кавалериста
Шрифт:
Доложив о своем прибытии, стоя по стойке «смирно», он терпеливо, но с полным безразличием выслушал все мои наставления. На мой вопрос, как он будет вести себя дальше, особенно в боевой обстановке, он ответил, что будет стараться.
Такой ответ меня не устроил, и я стал допытываться, почему он, образованный боец Красной армии, прославленного гвардейского полка, ведет себя недостойно и пытается увильнуть от трудной, но необходимой работы. В ответ он сказал, что ему проще показать, чем рассказать. Я разрешил показать. Глушань снял гимнастерку, нательную рубаху, и моему взгляду предстал его торс, полностью покрытый большими фурункулами.
Приказав одеться, я повел Глушаня к Силютину. Силютин, оказывается, знал о проблеме Глушаня и спокойно заявил, что медицина бессильна, они должны пройти сами. Мое обращение к начальнику медсанчасти полка о госпитализации Глушаня не увенчалось успехом. Начальник только рекомендовал на время освободить бойца от тяжелых работ.
В тыл полка его никто не брал, свободного места писаря тоже нигде в полку не было. Мне пришлось определить его помощником на бричку к Ведерникову. Ведерников пытался возражать, но ничего не мог поделать, приказ есть приказ. Таким образом Глушань оказался во втором эшелоне полка.
Подробности того, как Глушань пленил двенадцать фрицев, я узнал только после Белорусской операции, за которую Глушаня наградили орденом Красной Звезды. После торжественного вручения наград все бойцы собрались на праздничный обед, все были в приподнятом настроении.
Мне за участие в Белорусской операции вручили орден Отечественной войны второй степени. Это был мой первый орден на фронте. Я поздравил бойцов моего взвода с наградами и направился к орудию Петренко, откуда слышались взрывы хохота. Подойдя поближе, я увидел, что весь расчет находится в таком бурном веселье, с которым вряд ли что–то может сравниться. Часть бойцов каталась по земле, схватившись за животы. Сквозь слезы они причитали:
— Глушань! Ой, уморил! Ой, уморил!
Только Глушань и Ведерников стояли с серьезными лицами и спокойно наблюдали всю эту картину. Когда все немного успокоились, я спросил У Петренко причину столь бурного веселья. Оказалось, виной потехи был Глушань, который рассказал все подробности пленения им немцев. Петренко, все еще фыркая от смеха, предложил Глушаню повторить свой рассказ.
— Пусть гвардии лейтенант послушает, такого в театре не услышишь!
Глушань не заставил себя долго ждать и без тени улыбки во второй раз пересказал свою историю. А рассказал он следующее.
Второй эшелон полка медленно продвигался за основными силами по направлению к Лиде. В Лиде еще шли бои, и обоз второго эшелона, в котором была и бричка Ведерникова с боеприпасами, остановилась на дороге, ожидая дальнейших приказаний. Справа и слева от дороги колосилось ржаное поле. Пользуясь временной передышкой, Глушань попросился у Ведерникова сбегать в рожь по большой нужде. Ведерников нехотя разрешил, но наказал не задерживаться, так как колонна мoла двинуться вперед в любой момент. Глушань отошел от дороги шагов на двадцать, расстегнул штаны, и тут …
— Только я устроился поудобнее, как прямо на меня выходят здоровенные фрицы, с автоматами в руках, как будто они идут в атаку. Что тут со мной было! Я от страха чуть не помер! А они идут … Подходят ко мне, здоровые, грязные, небритые, и все, как по команде, руки вверх поднимают! Не помню, как пришел в себя, как встал, заправился
Вскоре Глушаню стало лучше, и он попросился в расчет орудия. Воевал он в расчете хорошо, с честью оправдав полученную им награду.
Пройдя с боями всю Белоруссию, мы подошли к Гродно. Личный состав нашего полка к тому времени уже сильно поредел, многие наши боевые товарищи навеки остались в Белоруссии.
Немцы, потеряв Лиду, лихорадочно укрепляли восточные подходы к Гродно. Но это им не помогло, так как наши эскадроны обошли город по топким болотам и ворвались в него с той стороны, откуда немцы нас не ждали. В бою за Гродно погиб наш замполит, майор Николай Федорович Выдайко. Это была большая утрата для всего нашего полка.
Этим же маневром наша конница сумела переправиться через Неман и захватить несколько господствующих высот над окраинами Гродно на левом берегу Немана. Немцы ожесточенно сопротивлялись, бросили на нас свою авиацию. Около 40 бомбардировщиков набросились на переправу полка. Я с одним орудием проскочил переправу без потерь, но второй эшелон полка немцы на переправе на Немане накрыли. Оставшиеся в живых бойцы принесли мне печальную весть о гибели при бомбежке моего помкомвзвода.
Саперы вновь и вновь восстанавливали переправу, пока весь полк не перешел на левый берег Немана.
Немцы отчаянно сопротивлялись на тех высотах, которые остались в их руках. С высот он поливали наши атакующие эскадроны плотным пулеметным и винтовочным огнем. Наше положение осложнялось еще и тем, что немцы и сами переходили в контратаки на наш полк, сильно поредевший в предыдущих боях. Необходимо было без промедления подавить огневые точки немцев и деморализовать его живую силу на высотах. Но как это сделать, если мое орудие стоит в низине, а противник закрепился на вершине высоты? Это дело зениток и минометов! А их у нас в тот момент не оказалось.
Начальник артиллерии полка, гвардии майор Сонин, принял решение втащить орудие на соседнюю высоту и подавить огневые точки огнем прямой наводкой:
— Якушин, установи орудие на вершине высоты и заткни глотку пулеметам фрицев!
Взглянув на указанную Сониным высоту, я сразу усомнился в успехе его решения. Приказав Паланевичу подыскать наиболее удобную позицию у подошвы высоты, я стал карабкаться по склону наверх, чтобы убедиться в возможности выполнения принятого решения. Чем выше я поднимался, тем сильнее и точнее был огонь немцев. Пули неприятно свистели над самым ухом. Я поравнялся с цепью залегших конногвардейцев и пополз было дальше, но меня остановил окрик их командира взвода: