Шайтан-звезда

Трускиновская Далия Мейеровна

– А к чему мне их имена? – вполне искренне удивился Джабир, не забывая отступать. – И среди невольниц было много образованных, так что, если бы не превратности времен, я отправил бы трех или четырех из них в Хиру, чтобы они там ждали меня…

Тут он оказался возле самой двери.

– Да хранит тебя Аллах и да приветствует! – воскликнул этот хмурый лев и выскочил.

И первое, обо что он споткнулся, был евнух Масрур, который с большим удобством сидел на подушке по ту сторону занавески, наслаждаясь беседой и, несомненно, предвкушая, как он будет пересказывать сотоварищам ее содержание.

– О порождение шайтана! – рявкнул

аль-Мунзир, и эти слова наверняка были услышаны Абризой.

Если бы у красавицы была под рукой та украшенная бирюзой джамбия, что подарил ей беглец, то она пустила бы в ход оружие. Но рядом была всего лишь посуда – и вслед ему полетел кувшин со сладкой и ароматной водой.

Кувшин попал в дверную занавеску и облил ее, так что вода растеклась широкой лужей.

Аль-Мунзир до того был счастлив, что избавился от этой опасной беседы, что побежал прочь, как нашкодивший мальчишка, которого преследует базарный торговец из-за похищенного оманского персика.

Он пронесся коридорами харима, растолкал изумленных евнухов-привратников, одолел еще один коридор – и попал в главный зал, где стояли, обсуждая достоинства нового купола, только что покинувшие пир Хабрур ибн Оман и Джудар ибн Маджид.

– Что с тобой, о друг Аллаха? – спросили они аль-Мунзира. – Разве за тобой кто-то гонится? Откуда это ты выскочил?

Почтенные мужи посмотрели в ту сторону, где из коридора еще глядели вслед аль-Мунзиру евнухи, и озадаченно переглянулись.

– За мной гонится позор, – отвечал аль-Мунзир. – О любимые, придумайте для меня какое-нибудь занятие, чтобы я на время уехал из Хиры! Я готов наняться подручным к погонщику самого жалкого каравана!

Он вдруг вспомнил, что Абриза – не покорная невольница, чтобы изливать свою печаль в искусствах, которым обучена. И увидев, что ее хитрость против него и аль-Асвада не удалась, она может затаить зло – но не против аль-Асвада, а против того, кто так явно пренебрег ее близостью.

– Мы непременно придумаем что-нибудь, о аль-Мунзир, – сказал Джудар ибн Маджид. – Но что мы скажем аль-Асваду?

– Мы найдем что сказать аль-Асваду, клянусь Аллахом! – перебил его Хабрур ибн Оман, быстро уразумевший, в чем состоит бедствие. – И все, что бы мы ни сказали ему, будет предпочтительнее правды. Не бойся, о аль-Мунзир, мы не опозорим тебя!

* * *

Непостижимым образом бронзовый пенал проскользнул на дно хурджина и весомо стукнул Хайсагура по заду, когда тот, перепрыгнув через немалую трещину, приземлился по ту ее сторону на четвереньки.

– Какой враг Аллаха первым додумался делать пеналы из бронзы? – проворчал гуль, скидывая хурджин. – Теперь опять придется все перекладывать…

Имущества с ним было немного – лепешки, вяленое мясо и человеческий наряд вкупе с сапогами, а путешествовал Хайсагур налегке, как и приличествует гулю, то есть голышом. Дорога его пролегала по горной местности, так что он в худшем случае повстречал бы пастуха, разыскивающего сбежавшую козу. Острый нюх гуля помогал ему отыскивать ручьи и птичьи гнезда, так что свое очередное странствие он находил даже приятным. А чуткий слух однажды уловил звон тех колокольчиков, которыми снабжают верблюдов, и Хайсагур, пойдя на звук, обнаружил пробирающийся внизу по ущелью караван.

Этот караван, выйдя из ущелья, продолжал путь вдоль подножья гор, а Хайсагур шел вровень с ним, развлекаясь разглядыванием и строя домыслы. Это было его

любимым занятием в путешествиях.

С первого взгляда было ясно, что это не купцы везут товары, тем более, что в этих краях купцы, боясь дорожных грабителей, собирались в караваны по пятьсот верблюдов и более, а протяженностью около фарсанга.

Тут же крепкие красные верблюды несли каждый по два тюка и по вооруженному всаднику, всего же их было пятнадцать, да еще пятеро вьючных. Столько же конных наездников возглавляли и замыкали караван, из них четверо составляли разъезд, который то рыскал, заезжая вперед, то удалялся вправо или влево, и, не обнаружив опасности, возвращался.

В середине каравана ехали четверо всадников, одетых побогаче, и каждый из них был по-своему необычен.

Хайсагур вгляделся в переднего – и губы его приоткрылись, рот округлился, возглас изумления едва не сорвался…

На прекрасном коне, вороном с белыми ногами, ехала переодетая мужчиной женщина, высокая и статная. Именно к ней возвращался разъезд, чтобы сообщить об увиденном и получить новое распоряжение. О том, что это она распоряжалась, Хайсагур понял по уверенным движениям ее правой руки, задававшим направление поиска. Конец ее тюрбана, полощась на ветру, то прикрывал, то открывал левую щеку, на которой виднелись хорошо известные Хайсагуру синие знаки.

Он сразу узнал Джейран – ибо не нашлось бы в землях правоверных другой женщины с такими буквами на щеке.

– Ради Аллаха, зачем это она забралась в земли огнепоклонников? – сам себя спросил Хайсагур. – И каким образом стала предводительницей воинов? И где, наконец, она раздобыла коня, достойного царской конюшни?

Тут он, сам того не ведая, угадал истину – под седлом у Джейран был аль-Яхмум, который по вредности своего нрава никого другого к себе не подпускал.

Остальные трое были, как и Джейран, в широких белых джуббах поверх фарджий, так что Хайсагур решил, что эти трое – мужчины.

Один был невысокого роста и плотного сложения, с красивым лицом, ухоженной бородой, недлинной и широкой, и видно было, что управление конем доставляло ему множество хлопот. Этот неуклюжий всадник или же так несуразно закрепил стременные ремни, что правое стремя было у него отпущено куда ниже левого, или же на одной половине зада у него был чирей – так что он съезжал, выпрямлялся, ерзал, дергался, кренился вправо и влево, и имел при этом весьма жалкий вид.

Другой сидел в седле так, словно конная езда была ему привычна с детства и радовала душу. Этот всадник, тоже с красивым лицом, но с совсем иной осанкой и повадкой, то и дело, поворачиваясь к своему толстому товарищу, говорил ему нечто неприятное, а тот, судя по всему, лишь оправдывался.

Был еще и третий – столь суетливый по своей натуре маленький старичок, что он и коня заставил суетиться, постоянно разъезжая между Джейран и теми двумя. Но при этом никто не посылал его, никто не передавал через него никаких слов, и, очевидно, он сам придумал себе это развлечение.

Гуль, пропуская мимо себя караван, внимательно разглядел вооружение.

– Клянусь Аллахом, это же остроги, которыми болотные арабы, живущие на островах Тигра, бьют кабанов… – пробормотал он. – Как эти люди сюда попали? И если их хозяева дали им таких хороших лошадей и верблюдов, то почему они не вооружены самхарскими или рудейнийскими гибкими копьями? Почему они везут с собой эти страшные остроги толщиной в руку?