Шайтан-звезда

Трускиновская Далия Мейеровна

Хайсагур подумал, что вселился в самую неподходящую плоть, какую только мог отыскать на расстоянии ста фарсангов. И сразу же природное любопытство подсказало ему такой занятный вопрос: если он сумел, внедрившись в тело женщины, заставить это тело спуститься по стене башни, хотя руки и пальцы не должны были бы выдержать такого напряжения, то не уговорит ли он повиноваться и тело мужчины? Ведь в случае с Джейран, да и во многих случаях, бывших до того, оборотень умел справляться с болью той плоти, которую использовал.

Гуль протянул руку и накрыл то, что оставил

Барзаху отец.

Очевидно, повреждения от жесткого седла были все же не столь ужасны, как это казалось изнеженному спокойной жизнью Барзаху. Сосредоточившись на этом месте и на кончиках своих пальцев, Хайсагур попытался унять боль настолько, чтобы не опозориться перед Шакунтой.

А она продолжала жаловаться.

– О Барзах, даже те женщины, которые живут под охраной в царских харимах, посылают старух – и к ним проводят или даже проносят красивых юношей! Мы, женщины, умеем получать то, что нам надобно, хотя вы и считаете нас ущербными разумом. И я получила из близости все, чего желала, о Барзах, и эта близость была прекрасна, но лучше бы я ничего этого не желала, тогда сейчас я бы не страдала так, ибо что хуже страдания человека, получившего желаемое и не удовлетворенного, ибо на самом деле он желал совсем иного?..

Понять это было совершенно невозможно. Хайсагур и не пытался – ему было чем заниматься. А если бы попытался – то мог бы лишиться рассудка. Ему слишком редко случалось иметь дело с женщинами и еще реже – выслушивать их, чтобы он научился вылавливать то разумное, что тщательно упрятано в их многоречивости.

Между тем рука Шакунты, как бы помимо воли своей обладательницы, проскользнула в вырез рубахи Барзаха и легла на влажную от волнения кожу.

Хайсагур подумал, что надо бы накрыть эту руку своей – и не решился.

Он на мгновение забыл, что вошел в чужую плоть, тяжелую и неуклюжую, которую ничтожная боль делала бессильной, и давнее знание, что близость гуля может погубить женщину, встало вдруг между ним и Шакунтой. Он опомнился – но, видно, она ощутила что-то, потому что обиженно отстранилась.

– Может быть, ты, о Барзах, читал «Семьдесят рассказов попугая»? – возмущенно спросила она. – Я слушала эти рассказы когда была в Индии, и знаешь ли, что там говорится? Там сказано: «Когда прекраснобедрая, томимая любовью, сама пришла к мужчине, то он пойдет в ад, томимый ее вздохами, если не насладится ею!».

Это уж был не призыв, а доподлинный вызов!

И он не лишил бы разума разве что евнуха.

Хайсагур сгоряча сделал то, что всякую женщину-гуль привело бы в восторг, – подмяв под себя Шакунту, отыскал губами ее рот. Мелькнула мысль о клыках – и сгинула, потому что во рту у Барзаха не то что клыков – обычных человеческих зубов уже малость недоставало.

– Ты – бесноватый, или твой разум поражен? – изумилась Шакунта, не узнавая прежних повадок Барзаха. – Что ты набросился на меня, как гуль – на еду? Разве я – пленница, до которой дотянулась твоя рука?

Она извернулась – и скинула с себя возлюбленного.

И рассмеялась!

Такого позора Хайсагур еще не знал.

Женщина –

пусть и обученная искусству захватов и подножек, но все же лишь женщина! – сладила с ним, словно с ребенком. Она опрокинула его на спину и села ему на грудь, всем видом показывая, что его жизнь и смерть – в ее власти.

Хайсагур страстно пожелал оказаться здесь сейчас в своей подлинной плоти, чтобы одолеть эту непокорную упрямицу и дать ей то, чего она желает, в таком количестве, чтобы хватило надолго!

Ярость охватила его, ярость и пылкое желание!

Плоть, измученная плоть Барзаха, вскипела и вздыбилась!

Хайсагур уже не ощущал всех ушибов, потертостей и болячек этого несчастного, зато ощутил в себе неукротимость и силу горного гуля, и тоже рассмеялся, и зарычал, готовый снова подмять под себя женщину, и уже не выпустить, раздавив ее полные груди своим мощным и тяжелым телом, неутомимым телом истинного гуля!..

И вдруг он очнулся на холодных камнях, которыми были вымощены полы в помещениях караван-сарая, и не было рядом Шакунты с ее станом, подобным ветке ивы, и с бедрами, подобными двум кучам песка. Тонкое обоняние гуля было оскорблено запахом, не имеющим ничего общего с благоуханием длинных кос Шакунты.

Он вспомнил, что поблизости был домик с водой – значит, иных благоуханий ожидать не приходилось.

Возбужденный и сердитый, гуль вскочил на ноги.

Он не мог вернуться в тело Барзаха, чтобы завершить начатое. И он не представлял себе, как несчастный справится сейчас с разъяренной женщиной.

Хайсагур шагнул в арку и прижался лбом к прохладному, светлому даже в ночном мраке камню.

Тело требовало близости, тело корчилось от желания близости.

Тогда он прижался к камню грудью и бедрами, чтобы усмирить себя прохладой.

И вдруг он услышал шаги.

На противоположной стороне двора кто-то вышел из своего помещения и медленно шел к водоему.

Хайсагур выглянул – и увидел, что это человек рослый и удрученный бедствиями, ибо голова его опущена, и опущена низко.

Он вгляделся – и узнал Джейран.

Девушка села на краю водоема и омыла себе лицо.

Очевидно, ей, как и Барзаху, стало жарко на коврах и под теплым аба.

На Джейран была лишь мужская широкая рубаха, а шла она босиком.

Ее прямые волосы не держались в косах, если только не были завязаны шнурками, вот и теперь они лежали на груди у Джейран подобно двум конским хвостам, сохраняя плетение лишь до плеч.

У гуля хватило бы силы и сноровки напасть на девушку, зажать ей рот, перекинуть через плечо – и вместе с этой ношей одолеть стену караван-сарая. Будь это любая другая девушка…

Он уже входил однажды в плоть Джейран и знал, что она девственна душой и телом. Он уже спас ее однажды – и теперь не мог причинить ей зла.

Тяжело дыша, Хайсагур отступил назад и встал так, чтобы не видеть девушку. Он даже повернулся к ней спиной.

Острое желание никак не утихало.

Джейран, подняв глаза к ночному небу, что-то тихо шептала – и это не было молитвой, обращенной к Аллаху.