Шайтан-звезда
Шрифт:
Так что трудно было придумать более безнадежное дело, чем то, которое поручили ей под страхом смерти друзья предводителя айаров.
Некоторое время она сидела возле входа на сложенном плаще молча, пока вдруг не сообразила, что Джеван-курд и огненнобородый Хабрур, возможно, прислушиваются к звукам, доносящимся из пещерки.
– О господин!.. – неуверенно позвала она, причем шепот срывался на немоту. – Ты слышишь меня, о господин?
И замерла.
Ответом ей был негромкий, едва уловимый вздох в глубине пещеры.
– Ты не спишь, о господин? – продолжала
Очевидно, носящий золотую маску воистину дал обет молчания.
Джейран встала, распустила плащ и завернулась в него. Ей стало теплее – а вместе с теплом почему-то появилась и уверенность. Она сделала несколько шагов наугад и наткнулась на стену. Очевидно, вторая пещера на самом деле была продолговатым коридором в скале, и аль-Кассар забрался в самую глубь этого коридора. Девушка ощупала стену и продвинулась вдоль нее еще на несколько шагов.
– Может быть, ты хочешь умыться, о господин? Я принесу тебе воды. Прикажи хоть что-нибудь, о господин!.. – теперь ее слова уже звучали громче, как у человека, который понемногу осваивается в незнакомой местности.
Но даже вздоха в ответ не услышала Джейран.
Темнота и присутствие молчащего мужчины, с которым она под страхом смерти должна была лечь, настолько встревожили девушку, что, обычно молчаливая, она заговорила, ибо лучше уж слышать свой собственный голос, чем ловить вздохи в тишине.
– Если Аллах покарал тебя чем-то, о господин, то ведь можно помолиться, можно дать обет, и положение твое непременно исправится! Вот мне сегодня грозила смерть, и я пообещала десятидневный пост, и отказалась от сладкого, и от финикового вина, которое я пила два или три раза в жизни, и дала еще один обет…
Джейран вспомнила, что обещала Аллаху, сидя в расселине, и смутилась. Если она останется верна обету – то ее зарубит ханджаром Джеван-курд. А если нарушит обет и ляжет с этим врагом Аллаха в золотой маске, с этим аль-Кассаром, которого почему-то непременно нужно звать Болтуном и Брехуном, то Аллах, возможно, так покарает ее, что удар ханджара покажется наивысшим милосердием!
Она попыталась вспомнить точные слова того обета, ища для себя лазейку, но от волнения слова улетучились, а остался только смысл. С того мгновения в расселине ее девственность принадлежала Аллаху!
А обмануть Аллаха она не могла.
Но если Джейран сохранит верность Аллаху – то тем самым погубит себя и уже не сможет спасти Абризу, которая надеется и ждет… И выйдет так, будто Джейран предала ее дважды!
Боязнь всех этих обманов и предательств, вместе взятых, сперва ввергла девушку в некое отупение. Насколько легко она решала простые задачи, с приложением рук и смекалки, настолько же были для нее сложны задачи возвышенные. Но в конце концов боязнь же и придала ей решительности, и подсказала слова, и вернула ее обычный, резковатый и вполне внятный
– О господин! – воскликнула она, уже не заботясь, что снаружи могут подслушивать. – Моя жизнь подвешена на волоске. Только ты можешь спасти меня! Я буду сидеть здесь тихо-тихо, ты даже не услышишь моего дыхания! Ведь меня прислали сюда, чтобы я легла с тобой! А если этого не случится, твои друзья убьют меня! Скажи им, что я выполнила этот приказ, ради Аллаха, о господин! И я стану твоей невольницей, я буду служить твоим женам, только не выдавай меня!
Прошло время, которое показалось Джейран долгим, хотя его едва хватило бы на молитву в два раката.
– Не бойся, – прозвучал голос. – Я не выдам тебя, клянусь Аллахом… Нет!.. У Аллаха нет больше веры моей клятве!
Голос этот пронзил Джейран насквозь.
Его обладатель и сам, очевидно, не подозревал, какую власть над женщиной он может приобрести, даже если эта женщина не видит его лица, не восхищается его красотой и молодостью, не ощущает его рук и губ, не внимает к месту прочитанным или только что сочиненным стихам.
– О господин, ты испытываешь милосердие Аллаха! – позабыв про свою обычную робость, испуганно воскликнула Джейран. – Ты усомнился в Аллахе, а это большой грех!
Обладатель пронзающего сердца голоса ничего ей не ответил.
Странное возбуждение овладело тут девушкой – похожее на то, что она испытала, поддавшись чарам Маймуна ибн Дамдама. Она вновь была в полнейшей темноте, не зная ее границ и пределов, вновь ощущала присутствие мужчины, вновь ждала и боялась его одновременно. А голос все еще звучал в ее душе, как будто некий попугай поселился там. И чем-то он был похож на голос хозяина хаммама – очевидно, и носящий золотую маску был уже не мальчик, но приближался к годам зрелого мужа.
Нужно было сказать аль-Кассару что-то такое, от чего в черной ночи его отчаяния прорезался бы луч надежды. Джейран понимала, что мудрый Хабрур уже применил все известные ему изречения и стихи, и грубоватый Джеван-курд тоже сделал все, чтобы ободрить аль-Кассара, а ведь это были люди, близкие ему, и они сопровождали его в странствиях и вместе поили своих верблюдов, и вместе испытали удары сражений, жар и холод битв. Что же может сделать она – девушка, которая для него даже не девушка, а голос в темноте узкой пещеры? Как, впрочем, и он для нее.
И тут Джейран вспомнила слова, которые повторял хозяин хаммама, когда речь заходила о превратностях времен.
Это были стихи, а в стихах Джейран не знала толку. Она лишь слышала их столько раз, что в конце концов запомнила. И все же она отважилась их произнести, и темнота придала ей отваги, и это были два бейта, вполне подходящие тому, кто предается напрасной скорби:
Спасай свою жизнь, когда поражен ты горем, И плачет пусть дом о том, кто его построил. Ты можешь найти страну для себя другую, Но душу себе другую найти не сможешь.