Шайтаны
Шрифт:
Молодой человек покачал головой со вздохом:
— Теперь начнется зиярат к козленку! Абдуллаев — тупой, все это знают.
— Э, ты как о старших говоришь? — возмутился Муху.
— Халилбек звонил, — прервал их Шапи, — сейчас перезвоню ему, он приехать должен.
Пока Шапи перезванивал, все молчали. Вошла хозяйка, ловко собрала грязную посуду и вышла. Старик в тюбетейке листал аварскую газету, устало откинувшись на тахту.
— Не доступен. Наверное, в тоннель заехал, — сказал Шапи.
Встали, говоря послеобеденное «алхамдулилля», задвигали стульями. Пока выходили во двор, к деревянным
— Ле, ты слышал, что весной у наших соседей было?
— Слышал, — неодобрительно отозвался Шапи. — В каждом селе у нас разные люди, хоть одной нации. В одном — трудяги, в другом — математики, в третьем — поэты, в четвертом — ученые, в пятом — разбойники, в шестом — мастера, в седьмом — дураки. Эти, — он кивнул туда же, куда Муху указывал локтем, — дураки.
— А что стало? — полюбопытствовал пухлощекий Алексей.
— На восьмое марта один учитель поздравил жену другого сельчанина с женским праздником, — улыбаясь начал Муху. — Муж, когда увидел, что его жену поздравили, сел на мотоцикл, догнал учителя и нос ему откусил!
— Нос?
— Отвечаю, нос! Кончик! — подтвердил Муху. — А потом они…
Рассказ Муху прервала вбежавшая во двор продавщица из магазинчика.
— Вай, ГIадамал [18] ! — запричитала продавщица и забежала в дом.
18
Люди (авар)
Следом, запыхавшись, влетела Чамастак и, не глядя на мужчин, ринулась за продавщицей. В доме послышались восклицания. Мужчины всполошились. К Хабибу подбежал белобрысый мальчик лет семи и сказал, что Хабиба просит жена. Жена, Саният, с большой родинкой на побелевшей щеке, выскочила во двор и, дрожа, смотрела, как Хабиб подходит к ней, переваливаясь грузным телом с ноги на ногу.
— Нашу дочь украли, — произнесла она чужим голосом.
— Что ты сказала? — не поверил Хабиб.
— Вай, эбел [19] ! — запричитала та, закрывая лицо ладонями.
19
Мать (авар)
Вокруг уже толпились соболезнующие. Молодой человек, потемневший, с дикими глазами, рванулся за ворота. Хабибу стало плохо, кто-то побежал за корвалолом.
— Они только через райцентр могли поехать, — горячо убеждал Хабиба Муху. — Сядем в газель, возьмем свидетелей и догоним!
Саният закрыла лицо платком и рыдала. Остальные стояли молча.
4
Начался переполох. Раскрасневшийся Хабиб, тяжело дыша, тряс то Наиду, то Бику за плечи, и вопрошал:
— Она сопротивлялась? Она отбивалась?
Тем временем молодой человек в очках и другой, возбужденный, с дрожащим веком (Наиде сказали — Саидин жених), сели в десятку и куда-то укатили. Посреди двора стояла Баху в своем бархатном платье и что-то тихо причитала про позор и про покойного
— Валлах-биллах, мой сын чужие туалеты чистить не будет!
Эльмира прислушивалась, нервно теребя выбившуюся из-под траурной косынки прядь.
— Это мама жениха с ума сходит.
Подошел Наидин отец, неловко вытаскивая из кармана сигаретную пачку:
— Сейчас с дядей Муху и с дядей Хабибом поедете.
— Куда?
— Рассказывать, как все было.
— Я все равно не поеду, — заныла Эльмира, когда он отошел к мужчинам совещаться. — Я ничего не видела.
В толпе оказался мулла, читавший Коран над усопшим, и заговорил что-то, размахивая руками. За воротами послышались гудки. Наиду взяли под руку и повели к машине.
— Всех возьмите! — закричал Муху.
— Эльмира не идет, — пожаловалась Бика.
— Идет, идет! — раздался голос Манарши.
Манарша вела Эльмиру, а та все повторяла, что ничего не видела и что лучше пусть поедет Чамастак.
— Место есть здесь, залезай! — скомандовал Муху.
Хабиб уже сопел на переднем сидении, поминутно вытирая пот смятым носовым платком и беспорядочно нажимая кнопки телефона. Наида заметила, как часто пульсирует на его толстой шее синяя жилка.
Мотор завелся, кто-то ударил ладонью по багажнику, как бы напутствуя, и машина медленно тронулась вниз по склону. Наида откинула голову и смотрела на плывущие мимо постройки, на кладбищенскую ограду, за которой клонились серые могильные камни с цветной арабской вязью или с выведенными на аварском именами без дат.
За поворотом показалась блестящая чешуя пенящейся и грохочущей реки.
— Помнишь, да, Эльмира, как мы пошли туда, к водопаду купаться, а потом в нас дети камнями стали кидать, — шептала Бика, указывая на отделявшийся от реки и заворачивающий за гору узкий ручеек.
Навстречу автомобилю, сгибаясь под огромными стогами сена, двигались Абасиляй и Каримиляй со сморщенными старческими лицами, одетые в пыльные рабочие рубахи поверх шаровар. Муху нажал на тормоз и вышел к ним вместе с Хабибом. Сквозь шум реки и налетевший откуда-то ветер Наида почти не разбирала их слов. Поправляя под подбородком веревки чохто, женщины указывали руками на дорогу, повторяющую изгибы реки и теряющуюся между горами.
Муху и Хабиб сели на место и двинулись дальше. Наида слышала, как мелкие камушки ударяют о дно автомобиля. Сладко пахло бензином — видно, в багажнике везли канистры с запасным топливом. Она прижалась лбом к вибрирующему стеклу и попыталась не думать о подступающей тошноте. Мимо плыли горные склоны с земледельческими террасами, а вровень с колесами шипела, не отставая от них, река.
Наида стала проваливаться в странную, нездоровую полудрему. Она слышала, как шушукаются девушки, и как Бика описывает злополучную Ладу Приору («такой даг тюнинг же есть»), как Хабиб говорит про обычное послушание Саиды и про то, что она никогда не возвращалась домой поздно вечером, но к этим звукам примешивались новые, непонятно откуда берущиеся обрывки мелодий. Сначала будто бы глухо тренькал пандур, затем голосила зурна, и бухал бубен. Наиде показалось, что она поднялась в воздух и движется по террасам вверх, к вершине горы.