Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй
Шрифт:
— Вы?! Вы?!
— Мы квиты. Есть справедливость на свете! Да, да! В то время, как вы, быть может, посмеивались надо мной с Николаем Николаевичем, я — это уж наверное! — хохотала над вами с вашим мужем.
— Вы? В это делали… с ним?
— Уж не хотите ли вы спросить: по какому праву? По тому же самому, по которому вы обменивались вот такими письмами с моим мужем. По праву приятельницы жены!
— Нет, нет… Но променять такого мужа, как покойный Коля… виновата, я хотела сказать, как покойный…
— Ничего, ничего! Продолжайте! Я не вижу причин, почему мне было не
— На этого облома, на этого мужика, на этого ненавистника женщин?
— Я этого не замечала. Я не могу пожаловаться ни на недостаток любезности ни на недостаток живости.
— На этого тюфяка?
— О, нет! Он умеет быть очень весёлым, когда хочет! Со мной он всегда этого хочет.
— На эту рыбу!!!
— О, нет, вы ошибаетесь!
— На этого отжившего человека?
— Вы ошибаетесь, повторяю вам, ma chere.
— Но я его жена!
— Позвольте и мне его немножко знать! Со мной он никогда не был таким. Всё это можно скорее сказать про моего покойного мужа!
— Не называйте его имени рядом с Василием Степановичем! Коля!.. Можно ли забыть его ласки!
— К сожалению, я не могу воскликнуть этого, — я, его жена! Как не можете того же сказать про Василия Степановича вы, его жена.
И они протянули друг другу руки, как протягивают два человека, поражённые одним и тем же несчастием.
— О, о своих мужьях приходится узнавать от других.
— Это чудовища!
— Всё несчастье состоит в том, что они женаты на своих жёнах. Тогда как им следовало бы быть женатыми на чужих!
— Да… но, может быть, и нам следовало бы выходить за чужих мужей!
И они поцеловались, эти две вдовы.
Двадцатый век
Господин с разъяренным лицом влетает в кабинет.
— Вы господин редактор?
Сидящий за столом мужчина молча наклоняет голову.
— В вашей газете напечатана про меня гадость, клевета, гнусность. Вы смеете утверждать, будто я совершил мошенничество, когда я сделал только подлог!
Сидящий за столом молча наклоняет голову.
— Ага! Вам нечего сказать! Вы молчите! Но я не позволю позорить мое доброе имя! Я никогда мошенником не был. Я честный человек: меня по суду шесть раз оправдали по обвинению в краже!
Сидящий молча наклоняет голову.
— Нечего кивать головой. Вы потрудитесь напечатать в завтрашнем номере вашей газеты извинение передо мной. Вы публично покаетесь, что смели назвать меня мошенником, когда я совершил только подлог. Иначе…
В то время, как сердитый господин так разговаривает с посаженным за столом манекеном редактора, сам господин редактор спрашивает у управляющего:
— Ну, как мой новый автомат?
— Похож изумительно. Отлично кланяется. Все принимают его за вас. Еще и сейчас с ним объясняется какой-то господин.
— Старый был великолепен. Но этот каналья Симонов влепил ему в голову шестнадцать пуль. Надеюсь, что новый манекен представителен?
— О, как нельзя более. Очень солидная фигура. Внутри часовой механизм — он чрезвычайно важно наклоняет голову каждые две минуты. В общем, возбуждает величайшее почтение
— Великолепно. Когда подумаешь, что в XIX веке редакторы объяснялись со всей этой шушерой лично! Ха-ха-ха! Попросите ко мне господина заведующего полемикой.
— Здравствуйте, господин редактор.
— Что вы сделали в смысле полемики с нашим конкурентом?
— О, великолепная штука, господин редактор. Останутся довольны. Я нашел в Крыжополе однофамильца их редактора, известного вора. Тоже Иван Иванович Иванов. Сегодня он приезжает в Одессу и завтра совершает первую кражу. Публика будет читать напечатанные крупным шрифтом заметки о кражах, которые совершает Иван Иванович Иванов, и будет думать на редактора враждебной газеты.
— Я вас понял. Это отличный полемический прием. Но зачем же откладывать первую кражу на завтра? Пусть украдет что-нибудь сегодня же. Даже в нашей редакции. Это будет эффектнее. А пока составьте хорошенькую заметку: «До чего дошел наш почтенный Иван Иванович Иванов!» Поставьте двадцать восклицательных знаков. Это пикантно. Публика любит восклицательные знаки, как спаржу… Где господин заведующий морским отделом?
— Что прикажете, господин редактор?
— Давно не было никаких катастроф, господин заведующий. Вы заставляете публику скучать.
— Я принял соответствующие меры, господин редактор. Вчера перепоил всех помощников капитана парохода, идущего в Севастополь. Мне кажется, столкновение неизбежно случится. С минуты на минуту жду сообщения из Тарханкута.
— Отлично. Публика это любит. Ну а вы, господин репортер, вы приготовили на завтра что-нибудь интересное?
— Двоих уговорил покончить жизнь самоубийством, одного убедил, что понятие собственности есть предрассудок, и он, наверное, сегодня украдет. Познакомил бухгалтера банка с шансонетной певицей. Наверное, растратит.
— Это все мелочи. Неужели вы не могли придумать что-нибудь покрупнее? Это в XIX веке репортеры сообщали о том, что уже произошло. В двадцатом — интересные происшествия надо создавать… Теперь справочный отдел.
— Я, кажется, господин редактор, всегда сообщаю самые верные сведения.
— Это-то и глупо! Верные цены коммерческий мир знает и без вас. А вы напишите завтра, что в Одессу привезено 2 миллиона пудов пшеницы, и цена упадет до 6 копеек. Это произведет сенсацию. Газету будут брать нарасхват! Все. Завтра у нас будет, кажется, интересный номер. Не надо забывать, что мы живем в двадцатом веке, черт возьми!
История одного борова
Это было в рождественский сочельник утром.
Вавочка, забравшись в кухню, играл с поросеночком.
А кухарка Акулина читала в «Листке» про буров, плакала и ругательски ругала Чемберлена:
— Совсем мой подлец! Баб колотит! А? Не варвар?
Поплакав, она впала в меланхолическое настроение.
Меланхолически и рассеянно посмотрела на часы, сказала:
— Надоть готовить!
Меланхолически и рассеянно взяла Вавочку и зарезала. Меланхолически и рассеянно его выпотрошила и положила в кастрюлю вариться.