Шекспир в квадрате

Краснопеева Евдокия

– Это меня бросили, Ната, – глухо уточнила я; спазм перехватил горло.

– И ты в трауре?

– Да!!

Наташка неопределенно хмыкнула, а потом поинтересовалась:

– Ты Тургенева читала?

Мне было не до классической русской литературы.

– Чего? – протянула я довольно злобно.

– Цитата: «У меня не было первой любви, я сразу начал со второй», – невозмутимо откликнулась кузина. – Это про тебя.

На самом деле это означало, что в данный период Натка читает вслух своей подопечной именно Тургенева. Никаких параллелей с тургеневскими

персонажами я не прослеживала, а кузина, наоборот.

– Ты начала сразу с последней любви, – назидала Наталья. – За таких, как Митрович выходят ближе к пенсии, когда есть о чем вспомнить.

– Ближе к пенсии, такие как Митрович, в мою сторону чихнуть забудут, – резонно возразила я.

– Вздор!

Отстаивала своё мнение кузина вопреки здравому смыслу, и я неожиданно для себя заревела.

– Корделия, не вой! – приказала сестра сердито. – Три года назад ты прекрасно знала, на что шла. Ты у него – четвертая жена. Продержалась дольше других, целых три года. Можешь гордиться хотя бы этим.

Отчасти Наталья Петровна была права… В том, что своих жен Митрович выбирал исключительно среди студенток политехнического института нашего города. С чем это было связано? – не знаю. Что-нибудь фрейдовское…

Наташа в ту пору работала в общежитии института комендантом, кастеляншей и вахтером одновременно. Поэтому все тайны политеха были у неё как на ладони. Насчет Стефана она меня предупреждала. Правда, не отговаривала. Даже поощряла в некотором роде. Говорила, что всех своих бывших жен Митрович пристроил весьма удачно: кого выдал замуж, кого на хорошую работу определил, а одну так и вовсе в столицу сосватал. Поет теперь в каком-то женском коллективе – не то «белки», не то «стрелки»…

Все эти разговоры я пропускала мимо ушей. Казалось, что уж со мной так никогда не будет! Я особенная – великолепная, другой такой в мире нет! И у нас ЛЮБОВЬ! Внеземная и всепоглощающая.

Милые девочки, поверьте, так не бывает. Человек не может измениться разом, только во славу вашего обаяния. Бабник всегда останется бабником, а пьяница – пьяницей. (Как в старом анекдоте про воздушные замки и верблюда, когда все исчезает и остается один верблюд). Поняла я это не сразу, не в первые мгновения своего замужества, но, все же, поняла. Поэтому нравственные консистенции Наташеньки не были для меня откровением. Мне было просто обидно: других-то обеспечил, а меня выгнал! Значит: Я? – ОСОБЕННАЯ, ВЕЛИКОЛЕПНАЯ!

Я хлюпнула носом весьма интенсивно:

– Мне жить негде.

– Езжай в мою комнату, – вздохнула сеструха, – Ключи у Назаровой возьми. Помнишь Алену Федоровну-то?

– Угу.

– Послезавтра приеду. Возьму выходной. Тогда и поговорим.

Последние полтора года Наталья жила за городом, в роскошном коттедже. Патронажествовала над мамой ректора, получала хорошую зарплату, наслаждалась природой и перечитывала вслух старушке русскую классику.

В общежитии политеха за Натулей осталась 9-ти метровая комната со скрипучей кроватью, трехстворчатым шкафом и письменным столом, который одновременно исполнял роль целой кухни: на нем

стояла однокамфорная плитка и электрический чайник. Остальные удобства были в конце длинного коридора. Вот там мне и предстояло обосноваться. После хором Стефана – жильё не очень завидное. Но я была рада и этому. Иначе пришлось бы возвращаться в Заполье. Вот радость-то!!! А если вспомнить к каким ухищрениям мне пришлось прибегнуть, чтобы вырваться из «родного болота»…

Мне хотелось в город. Я ныла и нудила целый месяц после окончания школы – мамочка стояла насмерть. Она твердо решила, что я продолжу трудовую династию, то есть пойду работать на швейную фабрику строчить ночные рубашки из сатина и тяжелые льняные пододеяльники. У меня же при виде допотопной швейной машинки начинался паралич конечностей. Что уж говорить об мощных производственных агрегатах!

– Так и денег нет таких, чтоб тебя выучивать, – сокрушалась мама сердито. – От отца-то проку мало.

От папаши в самом деле было толку – чуть! Он только пьянствовал, да шатался с гармошкой по свадьбам, дням рождениям и прочим торжественным оказиям. Пел и пил, пил и пел…

Тогда я решилась на шантаж.

– Пойду замуж за Калача, зовет, – сказала я маме после очередной ссоры.

– За бандюгана этого?! – ужаснулась мать.

– Так у него деньги есть, – беспечно чирикнула я.

Мама побледнела, покраснела, а потом каким-то непривычным для меня тоном, решительным и вместе с тем жалким, сказала:

– Ну, Корделия! Всё, Корделия! Собирай вещи, идем.

И привела меня к Наташе. Что Натка – моего папаши дочка, было известно всем. Мама всегда игнорировала Наталью, задирала перед ней нос и никогда не говорила ей «здрасте». А тут, прямиком – в квартиру, с улыбочкой, без стеснения:

– Вот Наташенька, – сказала сладко. – Забирай с собой в город, – и ткнула меня в бок, чтобы я убрала с физиономии маску Буратино – тупую и дубовую.

– С какой радости? – поинтересовалась Наталья Петровна хмуро.

Её наш визит огорошил.

– Так, сестренка твоя, – нагличала напропалую мама. – Родная кровь – не водица.

У меня от такого оборота событий пропал дар речи. Моя мама всю жизнь была тихая, неприметная, пришибленная домашними заботами и алкоголиком-супругом. А тут такой демарш! Улыбалась мама ядовито и торжествующе, эта улыбочка была предназначена мне. Мама не сомневалась, что сейчас нас выпрут, и она сможет с чистой совестью утверждать, что сделала все возможное, чтобы осуществить мою мечту.

Я решила быстро не сдаваться, тоже улыбалась, лупатила зенки, изображая из себя олененка Бэмби – чистого и невинного. Даже ноги чуть косолапила, для создания образа невинного ребенка. Не зря старалась! Натка окинула меня долгим взглядом и спросила:

– Тебя что ль Калач сватает?

Я мотнула головой, а мама очень удачно засокрушалась с подвывом:

– Проходу не дает девочке нашей… Пропадет здесь с бандюганом энтим…

Никакого Калача я не боялась, поэтому, выпадая из образа невинной овечки, буркнула: