Шел старый еврей по Новому Арбату...
Шрифт:
Петух задал тот же вопрос:
– Скажите, пожалуйста, как пройти в народ?
Существо отозвалось, не прерывая занятия:
– Вы уже пришли. Народ – это я.
– Чем докажете?
– Простудой. Ибо народу она свойственна.
Существо, по неким признакам, ничем человеческим не гнушалось. Хрипело. Сипело. Отплевывалось. Кашляло и сморкалось. А также стояло на нижних конечностях, не опираясь на верхние.
– Спрашивай, Штрудель, – приказал петух. – Запоминай
И Штрудель начал опрос:
– Что делаете, народ?
– Мигаем, – с готовностью ответило существо. – Я фонарю, он мне. Кто кого пересилит.
– С какой целью, если не секрет?
– Цель у нас одна. Она же призыв к действию.
– Давно этим занимаетесь?
– Пока не сменят. Ибо без разрешения – недопустимо.
Помигало наперегонки с фонарем, потом поинтересовалось:
– Вы мне завидуете?
Штрудель кивнул в знак согласия:
– Если вы народ, то мы вам завидуем. Даже очень. Как ваше самочувствие, народ?
Существо насторожилось, перестало мигать.
– Не скажу.
– Почему?
– На провокационные вопросы не отвечаю.
Штрудель растерялся, однако беседу продолжил:
– Я не провоцирую. В мыслях даже не было. Просто хотел узнать, как вы себя чувствуете.
– Это не тема для разговора.
– Наша выучка, – похвалил Сиплый.
– Далеко пойдет, – похвалил Сохлый.
– Мне казалось… – продолжил Штрудель. – Всё может быть темой для разговора.
– Всё, но не самочувствие. К тому же – народа. Улавливаете?
– Нет.
– Молодой еще. Вырастете – уловите. Не уловите – не вырастете. Нет, нет, это не тема для разговора.
Снова стало подмигивать, а Штрудель замолчал и молчал потом долго.
– Может, посидим? – предложил нерешительно. – Поболтаем.
– О чем? – спросило существо.
– О чем-нибудь.
– О чем-нибудь я не болтаю.
– Просто посидим. Помолчим.
– О чем?
– Ни о чем.
– Нет, нет! Этому никто не поверит. И что я напишу в объяснительной записке по поводу нашей встречи?
– Вы пишите объяснительные записки?
– Не мыслю без них свое существование.
– Вопросы еще есть? – спросил петух
– Вопросов больше нет, – вздохнул Штрудель. – До свидания.
– Прощайте, – ответило существо.
– А почему не "до свидания"?
– "До свидания" похоже на сговор. На предполагаемые встречи и несогласованные намерения.
– Вот так-то! – похвастался Сиплый.
– Знай наших! – похвастался Сохлый. – Ты еще не накрамолил, а уже доложено.
И они пошагали дальше.
Дальше и дальше.
– Он не народ… – бормотал Штрудель. – Нет, нет! Какой он народ? Народы такими не бывают…
Встали.
Огляделись.
Рельсы
– Вот, – порадовался Штрудель. – Вот где скрывается этот народ! Взглянем на него и пойдем обратно. К себе за угол.
3
Двое сидели на скамейке.
Возле трамвайной остановки.
Седые. Благообразные. С непомерным к себе уважением.
Разговаривали шепотом, не привлекая внимания.
– Что вы на это скажете?
– Какое, всё-таки, варварство! Какая нелепость!
– Конечно, варварство. Конечно, нелепость. Но их тоже можно понять.
– Нет! Я не понимаю.
– Как умный человек.
– Как умный – тем более.
– А вы войдите в их положение.
– Не хочу. Пусть они войдут в мое.
– Они не могут.
– Почему?
– Не могут, и всё. Такая у них особенность.
– Пусть тогда идут к черту.
– Возможно, вы правы.
– Я прав. Они правы. Вечно вы их оправдываете.
– Я никого не оправдываю, но со всеми согласен. Это разные вещи.
Штрудель подобрался поближе, разглядел в подробностях:
– Народ ли это, который в розыске?
Сиплый ответил:
– Которые в розыске – те не народ.
– Вмешиваться будем? Задавать вопросы?
Сохлый добавил:
– Когда надо, мы вмешаемся.
Подошел трамвай, и двое вошли в вагон. Через разные двери. Поссорившиеся навеки.
Водитель позвал:
– Которые с петухом. Вам с передней площадки.
Сиплый с Сохлым подтолкнули к дверям:
– Заходим. Располагаемся. До тюрьмы далеко, чего ноги топтать?
– У меня проездной, – заявил Штрудель себе на удивление. – А с петухов за проезд не полагается.
Водитель прозвенел несмело, и они покатили.
– Следующая остановка: Обелиск достижений.
Ехали.
Высматривали по сторонам приметы быта и времени.
Окна по линейке. Деревья по струнке. Коробки из бетона унылым великолепием.
Ни единого балкона на домах. Ни единого скворечника на ветвях. Ни единой клумбы на газонах. Ни единого флюгера на крышах. Лишь кумачовые полотнища с призывами, линялый административный восторг.
Город ликований и опасений.
Приобретений и потерь.
Ветры высвистывали по-разбойничьи на продувных проспектах, по которым шастали черные машины да ежились на тротуарах неприметные фигуры в схожих одеяниях – надзор за нравами, цепко оглядывали прохожих.
Штрудель пригорюнился. Петух пригорюнился тоже: