Шерловая искра
Шрифт:
Ульмо — замковый врач — худощавый, угловатый и очень серьёзный сорокасемилетний мужчина, сосредоточенно собирал и сортировал мешочки, коробочки и склянки с микстурами, травами и порошками, пытаясь предположить, что из его арсенала сможет понадобиться для оказания помощи в дороге. На возничих сейчас возлагалась великая ответственность успеть довезти его до наследника господина, а ему предстояло применить всё своё мастерство, совершить, может быть, невозможное, но сохранить жизнь Ронана по меньшей мере до встречи с отцом.
Гонца, вымотанного не меньше, чем его конь, осыпали золотом и снова погрузили
Три рундины* спустя, показавшимися Мелькору равными трём прошедшим годам, его Ронан, его мальчик вернулся в родной дом. Больной, слабый, обессиленный, но живой.
Не зря старший ридгон торопил своих людей ему на помощь. У обозных врачей было слишком много забот, чтобы уделять необходимое персональное внимание каждому больному или раненому, даже если он ридгон. И тем не менее, Рону повезло дожить до приезда отцовских посланников.
Дело в том, что он ещё до прибытия семейного эскулапа понял одну полезную закономерность, позволившую ему продержаться так долго. Пища, хоть и со сбоями, но всё-таки "приживалась" в измученном желудке, если поступала очень мелкими дозами и в максимально разжиженном, расщеплённом виде.
Всё это время Ронан буквально по крупицам рассасывал то, что обозники готовили на привалах, подолгу держал под языком кусочки грубого вяленого мяса, пока оно не распадалось на мягкие волокна, а потом не превращалось в безвкусную однородную кашицу.
Никто не знал, сколько времени жизни добавит ему такое, язык не поворачивается сказать, питание, но сразу по приезде Ульмо в первую очередь заперся с главной кухаркой замка и долго наставлял на предмет индивидуального меню для наследника. Понять действительную причину его странной болезни доктор, при всём своём немалом опыте, не мог. Всё, что пока получалось — лишь облегчить страдания.
Как ни готовил себя старший ридгон к любому исходу, сколь ни было в нём мужества принимать любые удары судьбы достойно, в этот раз силы едва не покинули его, когда Ронана на руках понесли в дом. Его мальчик был жив, но жизнь эта висела на волоске — такие вещи бывалый воин видел явственно.
Острая, как халетский клинок, боль зародилась в солнечном сплетении, иглой впилась в позвоночник, расползлась под лопатки, но он не позволил и мышце дрогнуть на своём лице.
— Отец… — блуждающий, затуманенный обезболивающим зельем взгляд Рона искал глаза Мелькора, — Отец, хвала милостивым богам, я смогу… Прости…
— Молчи. — ридгон приподнял и обнял сына за исхудавшие плечи, от чего голова того безвольно откинулась назад. Прижал к себе и зашептал в самое ухо, — Молчи Ронан. Простил давно, ещё тогда… И ты прости. И не будем об этом. Настанет время разговоров, когда поправишься, а сейчас молчи и береги силы. Ты дома, я не позволю тебе умереть. Верь мне, сын.
Он сам не знал, откуда в нём сейчас крепла вера в собственные слова. Сердце мужчины, скованное ледяным кулаком, обливалось жгучими слезами от вида страдающего дитя. Но руки только крепче обнимали похудевшее, ставшее, казалось, по-детски хрупким тело, отдавая тепло и силу. Да он жизнь свою сейчас… Ладно. Каждый родитель знает, что он сейчас готов был заплатить любую цену за
Только когда Рона унесли в комнату, где тут же в несколько пар рук взялись раздевать, отмывать, и создавать все прочие необходимые условия, Мелькор позволил себе упасть в кресло и обратить внимание на собственную боль. В груди сбоило. Ульмо спешно пришлось перенаправить своё внимание на старшего господина. На этот раз ридгон даже не стал раздражённо отмахиваться от врача и, как обычно это делал, грозно гнать его от себя.
Ну, в с лучае со старшим господином доктор знал, что нужно делать. А вот что касается младшего…
Несколько дней спустя Ульмо перестал опаивать Ронана обезбаливающим настоем, погружающим молодого человека в почти непрерывный сон. Сознание, наконец, начало проясняться, возвращалась чувствительность тела. Качественные условия жизни и особый режим питания по капле возвращали силы в измождённый организм.
И всё же он не разделял оптимизма отца насчёт своих перспектив.
Невозможность прояснить причины болезни и найти ей рациональное обоснование, убеждённость медиков, которым выпало его лечить, в том, что корни зла кроются в мистических сферах, наводили на мысли о том, что временное улучшение — всего лишь отсрочка. Маленький шанс успеть сделать то, что должно, прежде чем его со всей неизбежностью накроет проклятие, расправившееся с его товарищами.
Поэтому он решил, что ему сейчас важнее всего набраться сил, чтобы хоть ненадолго встать на ноги и исполнить волю отца. Отдать долг его дружбы и спасти репутацию ни в чём не повинной девушки, которую в противном случае ждёт весьма печальная судьба. Если все вокруг от этого станут немного счастливее — так тому и быть. Всё равно ему самому долго не протянуть.
Захочет ли невеста пойти за него — такого немощного и убогого — решать ей. Но он обязан постараться исправить то, что по его воле затянулось для обеих семей на лишний год позора.
В общем, так или иначе, уходить из этого мира Ронан твёрдо вознамерился с очищенной совестью и оплаченными долгами. О чём и заявил отцу, вызвав того к себе для откровенной беседы.
Мелькор, в свою очередь, с одной стороны, категорически не желал ничего слышать про негативные сыновние прогнозы на жизнь, и даже мыслям подобным не позволял зародиться (только, хвала Эрине, сердце в нормальном ритме заработало), с другой был несказанно рад тому, что наследник согласился исполнить родительский договор и рвался теперь к невесте едва ли не с тем же упорством, с каким три года назад бежал от одного упоминания о ней.
Здоровье, хоть и малюсенькими шажками, по крошечной крупинке, но возвращалось в тело сына. Пусть состояние его оставалось не самым лучшим, кожа по-прежнему не обрела свежего вида, а ноги не готовы ещё поднять своего хозяина с постели, но губы утратили пугающий пепельный оттенок, а мучительные спазмы боли стали реже. Слишком мало времени прошло, чтобы ожидать большего. Слишком мало.
Старший ридгон отмечал каждое самое незначительное изменение и теперь был почти спокоен. Дело в том, что в глубине души он уже нашёл для себя все ответы и определился с тем, во что ему следует верить или не верить.