Шесть часов одной пятницы
Шрифт:
взглядов. Он делает так, что слезы сменяются лучезарными улыбками. В темном небе зажигает яркую
51
звезду. Среди грозовых облаков раскидывает радугу. Обращается по имени к женщине, которая
оплакивает Его возле гробницы.
"Мириам, — сказал Он нежно, — сюрприз!"
Мария была поражена. Не часто слышишь, как тебя называют по имени вечные уста. И когда Он
позвал ее, она узнала Его. А узнав Его, она сделала единственно правильное. Она поклонилась Ему.
В
открытые глаза, удивление, благодарность. Но этот праздник — лишь бледная тень того праздника, что запланирован в будущем. Оно будет напоминать праздник Марии, но будет гораздо грандиознее.
Гораздо больше могил откроется. Гораздо больше имен будет названо. Гораздо больше колен
преклонится. И гораздо больше ищущих будут торжествовать и веселиться.
Это будет пир. Я сделаю все возможное, чтобы мое имя было в списке приглашенных. А как
насчет вас?
"Не видело того око, Не слышало того ухо,
и не приходило то на ум человеку, что Бог приготовил любящим Его".
(1-е Коринфянам 2:9)
ГЛАВА 19
______________________________________________________________________
ПОСЛЕДНИЙ ВЗГЛЯД
"Макс, твой папа очнулся". Я смотрел фильм по телевизору. Один из тех увлекательных фильмов, когда ты полностью погружаешься в происходящее на экране. Мне показалось, что слова моей мамы
донеслись из другого мира. Реального мира. Я повернулся к папе. Он смотрел на меня. Он мог
поворачивать только голову. Болезнь Лу Геринга 15 парализовала его тело, отняв у него все, кроме его
веры... и его глаз.
Глазами отец подозвал меня к кровати. Я был дома почти что две недели, специально приехал из
Бразилии, потому что ему стало хуже. Последние дни он почти все время спал, просыпаясь только
тогда, когда мама мыла его и меняла простыни.
Возле кровати, словно метроном смерти, попискивал аппарат для искусственного дыхания, толкая воздух в его легкие через горло. Кости на его руках торчали как спицы в зонтике. Его пальцы, когда-то крепкие и сильные, были скрючены и безжизненны.
Я сел на край его постели, провел рукой по его выпирающей грудной клетке и положил руку ему
на лоб. Лоб был горячий и влажный. Я погладил его волосы.
— Что такое, папа?
Он хотел мне что-то сказать. Его взгляд был настойчивым. Его глаза не хотели отпускать меня.
Если я на мгновенье отводил взгляд, они следовали за мной и смотрели на меня не отрываясь.
— Что папа?
Я уже видел этот взгляд раньше. Мне было семь, почти восемь. Я впервые стоял на краю мостика, волнуясь: как мне пережить этот прыжок. Доска качалась под
передо мной детей, которые спешили подняться и снова прыгнуть. Я боялся их реакции, если я
попрошу их не двигаться, чтобы я мог нырнуть. Я думал, что они "вымажут меня дегтем и обваляют в
перьях".
Поэтому мне приходилось выбирать между насмешками и прыжком на верную смерть.
Единственное, что я мог — дрожать. Но вот я услышал его голос: "Все в порядке, сынок. Иди сюда". Я
посмотрел вниз. Мой папа прыгнул с мостика. Ожидая пока я прыгну, он следил, чтобы вокруг в воде
15 Боковой амиотрофический склероз. Неизлечимое заболевание, поражающее двигательные нейроны спинного
мозга, приводящее к полному параличу.
52
не было детей. Даже сейчас, когда я пишу об этом, я вижу его загорелое лицо, мокрые волосы, веселую улыбку и ясные глаза. Его глаза внушали доверие, они были честными. Даже если бы папа не
сказал мне ни слова я бы все понял глядя в его глаза. "Прыгай. Все хорошо". И я прыгнул.
Через двадцать три года загар сошел, волосы поредели, и лицо покрылось морщинами. Но глаза
остались прежними. Они были смелые и говорили они все о том же. Я знал, что хочет сказать отец.
Каким-то образом он почувствовал, что я боюсь. Каким-то образом он заметил, что я "дрожу", вглядываясь в пустоту. И вот он, умирающий, ободрял и утешал меня, живущего.
Я прижался своей щекой к впалой щеке отца. Мои слезы падали на его горячее лицо. Я нежно
сказал то, что хотел сказать он, но не мог. "Все в порядке, — прошептал я, — все будет хорошо".
Когда я поднял голову, его глаза были уже закрыты. Я никогда больше не видел их открытыми.
Он покинул меня, но в моей памяти остался его последний, прощальный взгляд. Хорошая весть от
капитана перед тем, как он выйдет в открытое море. Последнее наставление отца сыну: "Все хорошо".
Наверное такой же взгляд увидел взволнованный, растревоженный солдат, наблюдавший за тем, что происходило в течение этих шести часов.
Ему было нелегко. Он находился на этой горе с обеда.
Он привык к смерти. Сотник многое повидал на своем веку. Со временем он стал равнодушен к
воплям тех, кого распинают. Он овладел искусством делать свое сердце каменным и глухим к чужим
страданиям. Но это распятие вымотало его.
День начался, как сотни других — ужасно. Одно то, что он находился в Иудее, было уже плохо, но
настоящим адом было провести жаркий полдень на каменистом склоне, надзирая за казнью
каторжников и разбойников. Половина толпы насмехается, половина плачет. Солдаты ворчат.