Шесть дней любви

Мэйнард Джойс

Хотелось заткнуть маме рот, выскочить из-за стола, пойти косить лужайку, убирать старые листья, снег — оказаться где угодно, только не на этой кухне.

— Порой чувствуешь другой голод, — завела мама. Она убрала тарелки (к еде, как всегда, почти не притронулась) и налила себе вина. — Голод по ласке…

Она вздохнула так тяжело, что отпали последние сомнения: мама знала об этом не понаслышке.

ГЛАВА 6

Бывает, проснешься и целую минуту вспоминаешь, что случилось накануне. Мозг перезагружается и не сразу выдает информацию

о произошедшем, иногда о хорошем, куда чаще о плохом. Вечером ты все это помнил, но на ночь мозг отключился. Именно так было наутро после ухода отца. Я открыл глаза и выглянул в окно, чувствуя: что-то стряслось, а что — сообразить не мог. Потом вдруг вспомнил.

В другой раз Джо выбрался из клетки, и целых три дня мы не знали, где он. Разбрасывали корм для хомяков по всему дому в надежде его выманить, что в конце концов и получилось. Еще так было, когда умерла бабушка, и не только из-за того, что я ее хорошо знал, а из-за того, что ее очень любила мама. Моя бедная мама осталась сиротой, то есть ей теперь было еще тоскливее. Значит, мне следовало ее обхаживать в два раза больше, играть в карты, слушать истории и так далее.

Наутро после того, как мы привезли Фрэнка из «Прайсмарта», я проснулся, забыв, что он у нас. Просто почувствовал: в доме что-то изменилось.

Первой подсказкой стал аромат кофе. Мама по утрам кофе не варит, она вообще рано не встает. По радио играла музыка. Классическая. Еще в доме что-то пекли. Булочки, как потом выяснилось.

Осенило меня через несколько секунд. В отличие от многих других пробуждений, на сей раз дурного предчувствия не возникло. Я вспомнил шелковые шарфы, слово «убийца» в сообщении дикторши. Тем не менее к мыслям о Фрэнке примешивался не страх, а скорее нервный трепет. Словно накануне я сильно устал и не смог дочитать захватывающую книгу. Или видео на самом интересном месте остановил. Хотелось вновь погрузиться в ту историю и узнать, что случилось с персонажами. Только действующими лицами этого повествования были мы сами.

Я спускался по лестнице и гадал, сидит ли мама до сих пор на стуле, связанная своими же шелковыми шарфами. Стул пустовал. У плиты возился Фрэнк. Видно, он смастерил себе шину, потому как передвигался, хотя и хромал.

— За яйцами бы съездил, но, кажется, в «Севен-илевене» [12] мне сейчас лучше не показываться, — сказал Фрэнк и кивнул на свежую газету.

Наверняка у дороги подобрал, сразу за нашими воротами, — туда рано утром их бросает разносчик. Рядом с передовицей, посвященной сильной жаре в праздничные дни, красовалась фотография человека, на вид знакомого и в то же время нет. Фотография Фрэнка.

12

«Севен-илевен» — сеть однотипных продовольственных магазинов, работающих круглосуточно.

У человека на странице газеты был тяжелый взгляд и цифры на груди, у человека на нашей кухне — тряпка за поясом, а в руке прихватка.

— Яичница к этим булочкам — самое то, — проговорил Фрэнк.

— Мы редко покупаем скоропортящееся, — сказал

я. — Все больше консервы и заморозку.

— На заднем дворе у вас достаточно места, можно кур завести, — заявил Фрэнк. — Три-четыре красных род-айланда, и яичница на завтрак обеспечена. Свежеснесенное яйцо магазинным не чета — желтки золотые, упругие, как титьки танцовщицы из Лас-Вегаса. Да и цыплята — тварюшки занятные.

Фрэнк сказал, что вырос на ферме. Он и нам поможет хозяйство завести, объяснит что и как. Фрэнк говорил, а я смотрел на газету, хотя понимал: если смотреть слишком заинтересованно, он обидится.

— Где мама? — спросил я и вдруг забеспокоился.

Садистом Фрэнк не казался, но я неожиданно представил ее в подвале, прикованную к мазутной горелке, с шелковым шарфом уже не на запястьях, а во рту, чтобы не кричала. Или мама могла оказаться в багажнике нашего автомобиля. Или в реке.

— Пусть поспит, — сказал Фрэнк. — Мы вчера поздно легли — все сидели и разговаривали. Впрочем, завтраку она, наверное, обрадуется. Она любит кофе в постель?

Откуда мне знать? Прежде это никого не интересовало.

— Пусть еще поспит, — повторил Фрэнк. Он вытащил булочки из духовки и накрыл полотняной салфеткой, чтобы не остыли. — Генри, мой тебе совет, — продолжал он, — никогда не режь булочки. Их нужно ломать — лишь тогда мякиш раскроет весь вкус и аромат. Нужны неровности, горы и долины. Представь свежевспаханную землю в саду. Чем больше неровностей, тем лучше впитается масло.

— Мы редко покупаем масло, — сказал я. — В основном маргарин.

— А вот это самое настоящее преступление, — отозвался Фрэнк.

Он налил себе кофе. Газета так и лежала на столе, но ни один из нас за ней не потянулся.

— Понимаю, у тебя есть вопросы, — проговорил Фрэнк. — Они у любого здравомыслящего человека возникли бы. Скажу лишь одно: в газете далеко не все.

Я не знал, что ответить, и налил апельсиновый сок.

— Какие у вас планы на праздничный уик-энд? — спросил Фрэнк. — Пикник, или бейсбольный матч, или еще что-то? Похоже, намечается жара. Самое время поехать на пляж.

— Ничего особенного. В субботу папа, как обычно, повезет меня ужинать во «Френдлис», и все.

— Что у них стряслось? — полюбопытствовал Фрэнк. — Не представляю, как можно отказаться от женщины вроде твоей мамы.

— Он ушел к своей секретарше, — пояснил я.

Сказал и, даже в свои тринадцать, почувствовал пошлость этих слов. Будто признался, что хожу под себя или ворую в магазинах. История не слишком интересная. Скорее жалкая.

— Без обид, сынок, но в этом случае, как говорится, скатертью дорожка. Такой человек не достоин твоей матери.

Давно мама не выглядела так чудесно, как тем утром. Волосы она обычно собирает в хвост, а сегодня они были распущены и казались пышнее, чем накануне, словно мама спала на облаке. Белую, в мелкий цветочек блузку я видел впервые. Верхняя пуговица не застегнута — получилось не вызывающе (я до сих пор думал о танцовщицах из Лас-Вегаса), а задорно и игриво. Помимо новой блузки я отметил серьги, помаду, а когда мама приблизилась, учуял духи, легкие, с цитрусовой ноткой.

— Как вы спали? — спросил Фрэнк.