Шесть дней любви
Шрифт:
Когда похоронили Ферн, разговоры о зачатии, беременности и детях разом прекратились.
Друзья искренне соболезновали родителям и пытались вовлечь их в общественную жизнь. Но мама понемногу училась пропускать барбекю и мои школьные собрания. Там же всегда беременные. Супермаркеты тоже опасны, в них молочные смеси, детское питание, одежда для будущих мам, а еще малыши — в тележках разъезжают ровесники Ферн, за родителями семенят ровесники ребенка, не родившегося годом раньше, и четырехлетки, сверстники похороненного в саду. Куда ни глянь — всюду беременные, прямо эпидемия какая-то.
Мама быстро поняла,
Наутро мама поняла: хватит ей встреч с внешним миром. Ей больше не хотелось ни заниматься любовью с мужем, ни рожать мертвых детей. Даже танцевать не хотелось. Относительно спокойно ей было только дома.
ГЛАВА 15
Красить мама с Фрэнком закончили хорошо за полдень. Мама пошла в ванную, а я, хоть и злился на нее, спросил, что у нас на ланч. Громко так спросил. На мой крик в гостиную вместо мамы вошел Фрэнк.
— Давай я что-нибудь приготовлю, — предложил он. — Пусть твоя мама передохнет, она устала.
«Ага, слышал я вас, ребята. Интересно, кто же ее так утомил?» — мелькнула ехидная мысль.
Наверху шумела вода. Фрэнк снял испачканную краской футболку и в гостиную пришел голый по пояс. Брюки у него сидели на бедрах так низко, что виднелась повязка на шве от аппендицита. Без нее он был бы как статуя. Староват, конечно, но грудь мускулистая. Как и в первый день, я легко представил его скелетом или на столике для препарирования. Его тело — сплошные кости и мускулы, ни грамма жира. Фрэнк напоминал скорее иллюстрацию в учебнике анатомии, подписанную «мужчина», чем культуриста или супергероя.
— Давай в бейсбол поиграем, — предложил он. — Я уже вспотел, еще немного пота погоды не сделает. Нога почти в порядке, так что сегодня дольше не устану. Посмотрю на твои удары.
Что дальше? Хотелось показать, что я зол и обижен и понимаю, что у них происходит с мамой. Только Фрэнк мне нравился, да и скучно было. По телевизору Джерри Льюис прилип к микрофону и фальшивым детским голоском говорил о девочке в ходунках и с шинами на ногах. «Что скажете, друзья? — вопрошал он писклявым голоском. — Должен быть у Энджелы шанс, как у остальных? Доставайте чековые книжки!»
Мне нравилось играть с Фрэнком в мяч. Я не рассчитывал в мгновение ока превратиться в спортсмена, но мне нравилось кидать мяч туда-сюда, нравился звучный хлопок, с которым он ударялся о мою перчатку, ритм бросков от него ко мне, от меня к нему.
Прежде я не воспринимал всерьез мамины слова, что бейсбол напоминает танцы. Нужно настроиться на партнера, приспособиться к его движениям. Так же и на танцполе: весь мир сужается до вас двоих. Партнеры понимают друг друга без слов.
Мы играли в бейсбол, и Фрэнк вряд ли думал о сексе с мамой, о поцелуе в место, где оставил засос, или других ночных утехах. Когда мы играли в бейсбол, он думал лишь о бейсболе. Возможно, Фрэнк и меня гипнотизировал. Либо готовил к поре,
— Нет, не хочется. — Я покачал головой. — Я телик смотрю, ну, телемарафон.
Фрэнк буквально впился в меня взглядом. Для него Джерри Льюис не существовал — в гостиной были только он и я.
— Слушай, — начал он, — не бойся, что я украду у тебя маму. Ты для нее на первом месте, и я не собираюсь это менять. Тебя она всегда будет любить больше всех на свете. Я хочу только заботиться о ней. Папой твоим мне не стать, а вот другом — вполне.
Ну вот, все как говорила Элеонор. Сейчас Фрэнк и меня загипнотизирует. Я уже чувствовал его влияние, потому что в какой-то степени хотел ему верить. Нет, нужно заглушить его слова, пока они не просочились мне в мозг.
Девочка-инвалид сидела на коленях у Джерри Льюиса и рассказывала о своем щенке. На экране горел номер телефона. Из открытого окна доносились голоса Джервисов — они плескались в бассейне. «Не слушаю, не слушаю, не слушаю», — беззвучно твердил я.
— В жизни я немало напортачил, — объяснял Фрэнк. — Чудовищных ошибок наделал. Но если бы мне дали шанс, я очень постарался бы исправиться.
Не слушаю, не слушаю, не слушаю.
— Понимаю, что быстро ничего не сделаешь, — продолжал Фрэнк. — В последние восемнадцать лет у меня было много времени пораскинуть мозгами.
Фрэнк стоял передо мной со шпателем в руке и в старых штанах. Их мама в подвале отыскала. От костюма клоуна, который она несколько лет назад сшила мне на Хеллоуин. Наверное, изначально предполагалось, что их будет носить толстяк, — на мне штаны висели мешком, как и нужно клоуну. Фрэнку они едва доходили до середины икр, а пояс он перевязал веревкой. Рубашка была та же, что в первый день, с именем Винни на кармане. Фрэнк действительно походил на клоуна, только не на смешного. Каждую ночь в соседней комнате этот тип целуется с моей мамой. Я искренне пожалел маму. И Фрэнка пожалел. Но больше всего — себя. Мне так хотелось настоящую семью, а у нас здесь теперь семейка лузеров.
Фрэнк положил мне руку на плечо. Ладонь большая, грубая. «Я намажу тебя кремом», — сказала вчера мама за стенкой. «У тебя такая нежная кожа, — шептал ей Фрэнк. — Мне стыдно тебя касаться». Сейчас он говорил со мной и совсем не шепотом.
— Не хочешь играть в бейсбол — не надо. Я просто ланч приготовлю, а потом посидим на крыльце. Там прохладнее.
— Вечером за мной папа приедет, — сказал я, а про себя добавил: «Знаю, чем вы будете заниматься, едва он меня увезет».
— Фрэнк, принеси мне полотенце! — крикнула из ванной мама.
Он шагнул к двери, но глянул на меня так, как, наверное, посмотрел на Мэнди, когда та ответила на вопрос о ребенке. Только теперь он никого толкать не станет. Шею никто не сломает. Фрэнк дал понять, что научился терпению. Благодаря терпению он выжидал столько лет, пока не оказался на больничной койке у окна без решеток. Его план, конечно, быстрых результатов не даст, но действовать Фрэнк уже начал.
Вот он берет банное полотенце со стопки на стиральной машине, подносит к лицу, словно определяя, достаточно ли оно мягкое для маминой кожи. Вот поднимается по лестнице. Открывает дверь. Замирает у ванны, где лежит мама. Голая.