Шестая станция
Шрифт:
— Лук!
Это сказал Роман, который до этого времени сидел молча, как будто и не он заварил весь этот разговор.
— Ну что вы на меня смотрите? У нас в губернии — самая выгодная штука. Труда большого не забирает — это вам не лен. А собрал урожай, его с руками оторвут где хочешь: хоть и в уезде, хоть на станции, а то и у нас, на Волховстройке, — без лука нет, значит, пищи. А я собираюсь на недельку домой. Могу махнуть в Ростовский уезд — неподалеку от нас, взять там сеянца, узнать, какой лучше сеять. А если вам и огурцы посадить? Парники сделать? Вот тут мы, шефы, значит, можем помочь. Я могу рамы связать, стекла попросим на стройке — им легче достать…
П-а-р-н-и-к-и… Не одному из ребят почудилось черное ухоженное поле со
Как выглядит Поганое болото, когда оно освободится от снега, Роман Липатов, конечно, не знал. Но утром волховстроевские и ближнехолмские комсомольцы облазили это болото вдоль и поперек. Это большое, немного спускающееся вниз поле ничем не походило на маленькую и узенькую мопровскую полосу, на которой они посеяли лен. Миша Дайлер меньше всех понимал в горячих разговорах ребят о том, как же следует вести настоящее культурное комсомольское хозяйство. Ему не было скучно, он, как и все, был захвачен всеобщим волнением и радостными предчувствиями. Как и все, он обтаптывал направление будущих канав, вместе со всеми обсуждал, надобно ли комсомольское хозяйство огораживать забором, но все время его томили вопросы, на которые, как он понимал, ему не могли ответить те книги, в которых он обычно находил любые ответы… Когда усталые ребята вышли на дорогу и закурили, Миша отвел в сторону Дивова.
— Иван! Ты хозяйство ведешь?
— А как же! Мне жалованье не платят. Я должен прокормить мать и себя, одеться… Обязательно веду хозяйство. Корова у нас есть…
— Могу я тебя уговорить, например, перейти на многополье?
— Нет, Миш, не сумеешь. У меня надел на два человека — самый, почитай, малый надел на селе. Как я его буду разбивать на семь полей? Да два года, пока порядок не наведу, чем жить буду? Это вот многосемейным, у которых большие наделы, да кулакам, наверное, проще — словом, когда земли много.
— Выходит, что если бы я и разбирался в многополье, то агитация моя была бы ни к чему?
— А вот, Михаил, ежели бы вся земля в нашей деревне была общей, вот когда бы ввести такое повое хозяйство. Никаких тебе межей, весь клин деревни разделен на семь полей — хозяйство общее, работают все вместе, потом всё делят. Вот это бы было настоящее многополье!
— Коммуна, выходит? Так есть же такие коммуны!
— Нет, у нас в округе коммун и в заводе нет. И там, говорят, не только работают — живут вместе все, никакого своего хозяйства вовсе и нету. Так у нас сразу, пожалуй, и не получится… А вот чтобы земля была общей и работа общая — вот это да! Вот когда хозяйство можно было бы вести!
— Слушай, Вань, эта ваша балаболка твердосплавная думает, что агитация — значит, только языком махать. Агитировать-то надо делом! Об этом как раз Ильич и говорил — делом чтобы агитировать. Не в деньгах, что можно заработать от
Собственно, в этот день и началась история знаменитого по всей округе комсомольского коллективного хозяйства. История эта была долгой и разной. Были в ней дни горестные — когда кулацкие сынки в морозную ночь ранней весны переломали парники и погубили всю рассаду; были дни и ночи труда, веселья, разочарования, надежд… Здесь, у этого клочка ухоженной и благодатной земли, которая, непонятно для новых поколений, продолжала называться Поганым болотом, — здесь начинались судьбы многих людей из села Близкие Холмы… Если была бы написана история знаменитого в Ленинградской области колхоза «Волховстроевец», то первая ее глава начиналась с коллективного комсомольского хозяйства, созданного на Поганом болоте…
По история колхоза так и осталась ненаписанной, и только ее многолетний председатель, Герой Социалистического Труда Иван Дивов, когда приезжая делегация расспрашивала его о том, как возник их колхоз, начинал всегда с той новой жизни, что возникла на Поганом болоте. Да еще любила вспоминать об этом болоте бывший секретарь комсомольской ячейки села Близкие Холмы профессор медицинского института в Ленинграде Дарья Васильевна Дайлер… Она даже показывала его своим внукам, когда привозила их как-то летом в деревню, откуда она была родом. Но два ленинградских пионера без всякого интереса, из одной только вежливости рассматривали пустые парники, вросшую в землю тепличку, дощатый сарай, когда-то бывший центром комсомольской жизни на селе. Они ведь уже видели огромные совхозы под своим городом, и им было непонятно волнение, с каким бабушка рассказывала об этом клочке земли…
А профессору вовсе не о парниках хотелось рассказывать. Ей хотелось рассказывать о том, как приезжали к ним ребята с Волховской стройки, как они — деревенские комсомольцы — ездили на берег Волхова, какие там были прекрасные и красивые люди, из которых уже почти никого не осталось. Она смотрела на ручей у Поганого болота и вспоминала, вспоминала, вспоминала Михаила Куканова, доброго Гришу Баренцева, отважного Семена Соковнина, Сашу Точилина, профессорствующего где-то в Москве, и своего мужа Мишу Дайлера, не вернувшегося с войны…
Но рассказывать ей про это было трудно, ей казалось, что она этого и не сумеет сделать, и с грустью и жалостью она смотрела на своих внука и внучку, которые так и не узнают о том далеком и прекрасном времени, о тех навсегда оставшихся близкими прекрасных людях…
Сын крокодила
Первое дело экправа Морковкина
Морковкин снова открыл папку и опять стал перебирать лежащие в ней листки бумаги. Бумага была чистая, только что взятая у Гришки Варенцова. И папка была чистая, вчера им заведенная. И строгая надпись на папке «Экправ ячейки ВЛКСМ Волховстроя» была им только вчера сделана. И вчера же, на другой день после комсомольского собрания, на котором Степана Морковкина избрали членом бюро и сделали экправом, он, по совету секретаря Варенцова, повесил на дверях ячейки объявление: «Член бюро ячейки по защите экономических прав рабочей молодежи С. Т. Морковкин бывает в ячейке кажный день после работы»…