Шестая станция
Шрифт:
А в зале уже десятки голосов медленно, по складам вслух повторяли заголовок лекции, которую неожиданно для себя должен был читать Миша… Но читать ее он не мог, при всем своем опыте агитатора, которого никогда и ничто не могло смутить. Он посмотрел на растерявшегося Макарова, вышел вперед и негромко сказал:
— Товарищи! Видите, какая получилась ошибка… Вместо одной серии туманных картин дали другую… О Девятом январе я вам расскажу в любое время. А картины, может быть, и посмотрим — вам ведь это интересно…
Из темноты зала послышался голос Романа:
— Миша! Пойди сюда!
Миша вошел в темноту, перед ним расступались, он подошел к фонарю, из которого продолжал выходить узкий
— Ну-ка, займись этой техникой, а я пойду туда, — сказал ему Роман, — сейчас придумаем что-нибудь… А ты не хватайся за волосы — в другой раз будешь смотреть лучше, что дают!
Роман быстро прошел к столу и подошел к красивому заголовку несостоявшейся Мишиной лекции.
— Вот, товарищи, что получается, ежели вовремя не посмотреть да проверить… А может, оно и к лучшему? О Девятом январе вам товарищ Дайлер расскажет в любой вечер, всем, кому интересно, а сейчас давайте посмотрим туманные картины про то, что для всех нас — вас и нас рабочих — самое что ни на есть главное. Каждый здесь наверняка помнит, как жилось, когда не было хлеба, когда шла война. Да и мне самому хочется посмотреть. Скажу вам про себя. Фамилия моя Липатов, зовут меня Романом. Конечно, я рабочий — столяр на Волховском строительстве. Но сам я из деревни Брюхово, Ильинского уезда, Ярославской губернии. Конечно, у нас полсела плотники да столяры и работают в отход. А все же и хозяйство у всех есть, и крестьянствуют все, почитай. Есть у нас такие мужики, что перешли на пять да семь полей, а много и таких, что по-прежнему хозяйство ведут, как сто лет назад. Сначала озимую рожь, на следующий год яровые или картошку больше, а на третий год, конечно, пары. Не буду вам, товарищи, хвастаться, что я ученый больно и сильно понимаю в сельском хозяйстве — потому что с малолетства занимался плотницким да столярным делом больше, но скажу вот что: кто посмелее да перешел на многополку, у того урожай намного лучше, тот завсегда с хлебом, у него корова на клеверном сене ведро молока дает — не меньше, у него хозяйство лучше намного. Но ничего не скажешь — не в одном многополье тут дело.
Гул выкриков несся из зала.
— Ну-ну, скажи, парень, в чем же там у вас дело-то? Это кто же на многополку перешел? Ладно! Давай туманные картины! Дайте человеку про хозяйство сказать!..
Роман поднял руку, подождал, пока народ утихнет, и сказал:
— И правда, давайте посмотрим картинки, там будет все написано, я читать буду вслух, а что непонятно, скажу, если знаю. А не знаю, запишу, потом узнаю и расскажу. Ну, только тихо! Миша, давай следующую…
На ослепительно белой простыне, сменяясь, возникали дивные яркие картинки: густые поля клевера и ржи, необъятные стога сена, чахлые колосья рядом с другими — могучими; столбики, диаграммы, показывающие преимущество многополки перед трехполкой; плуги и бороны, каких еще не видели здесь… Под каждой картинкой была подпись. Роман ее читал вслух, а иногда и добавлял свое, и это — ненаписанное, а сказанное невысоким чужим ярославцем — было интереснее самой картинки…
— На десятину земли высевается смесь из 30 фунтов клевера и 10 фунтов тимофеевки. Что-то многовато… У нас тимофеевки не так уж и много, многие мужики сеют клевер пополам с викой. А семена вики у нас никто и не покупает, ее легко осенью наберет каждый, кто отведет себе деляночку под семена… Ну, давай, Миша, следующую! Вот разницу между семенами клевера я не скажу — не знаю. У нас в деревне на семена не сеют. Семена покупают в уезде, а то и где подальше. А я знаю, что разница по качеству большая, — это я по цене сужу. Тут на картинке не сказано, но я знаю, что семена очень урожайного клевера стоят дорого — двадцать, а то и двадцать пять рублей пуд. Ну, что ох!.. Посчитайте
Кончились туманные картины в общем шуме вопросов, выкриков, разговоров людей, столпившихся вокруг Романа. Уже зажгли на столе лампу-«молнию», и погас волшебный фонарь, и Миша Дайлер его запаковал в ящик, и убежали из клуба ребятишки, а все еще народ не расходился. За столом сидел один-одинешенек Твердислав Макаров и мрачно комкал угол кумачовой скатерти. Друг его Евсейка Суходолин ушел, наскучившись ненужным ему разговором о хозяйстве; ушли и девушки; только комсомольцы стояли около Романа и слушали, как он отвечал на вопросы мужиков:
— Так молодые хозяйствовать умеют, наверное, и не хуже вас! А что? У нас на Волховстройке силами одной молодежи построили детский сад. Я сам с товарищами рубил сруб, делал двери да рамы оконные. …А чего мне не делать — у меня столярный разряд пятый, да и у ребят, плотников, не меньший. Так что же, молодые не справятся, что ли? Иван, ты как думаешь?
Иван Дивов поместил с ответом.
— А чего не суметь? Каждый из нас умеет хозяйствовать, была бы у нас своя комсомольская земля, мы бы показали, как с трехполкой можно разделаться… Так земли же такой нету, нам ее никто не даст…
— Ишь, земли захотели? — вмешался в разговор какой-то старик. — Кто же вам свою землю отдаст! Да и не велико дело — на старой да ухоженной земле посеять и урожай собрать… А бросовую землю попросите у схода, дадут вам, чего и не дать, раз не лес, не луг, не пашня… Возьмите вот Поганое болото, коли охота такая есть… Не откажут — берите запросто!
— Это что же за болото? — спросил Роман Дивова.
— Да внизу, у ручья…
— Ну ладно! Потом поговорим…
Поганое болото
Разговор этот начался немедленно, как только из клуба ушли мужики, бабы, когда вокруг стола, за которым по-прежнему безучастно сидел секретарь комсомольской ячейки, немедленно сгрудились комсомольцы.
— Ну, ребята! На черта нам хозяйство?
— То есть как на черта? Клуб у нас обдрипанный, на поездку в уезд денег никогда не бывает, книг в ячейке нету, занять людей нечем… Жалуемся, что девчата к нам не ходят, — и правильно делают! От скукоты сдохнешь!
А когда свое хозяйство заведем — и библиотеку заведем, и даже в Питер съездить можно будет, и беднякам же опять-таки можно будет помочь. Есть ведь на селе у нас такая бедность, что сердце стынет, когда видишь. Вот хоть тетка Василиса с четырьмя детьми, без мужа да без, почитай, земли — не она на ней работает…
Никто раньше и не знал, что Иван Дивов умеет так зажигаться, так здорово говорить. Был всегда в ячейке одним из самых тихих, любил иногда только вставить ехидное словечко. А теперь его и остановить нельзя было…
— И не такое уж и поганое это болото! И вовсе оно не болото. Только по весне заливает, ну и потом между кочками лужи остаются. А землю видели на нем?.. Черная-пречерная! На ней все что хочешь расти будет! Пару канав прокопаем, кочки сковырнем, вот тебе и комсомольское поле!..
— А что ж ты на этом Поганом болоте сеять будешь? Окстись, Иван! Овес — вымокнет. Рожь — ну сколько ты ее соберешь и кому за сколько продашь? Ведь не для комсомольского же пропитания мы это болото распашем, а для денег, чтобы были у ячейки деньги, чтобы Евсейка не говорил, что он христославит для нас… Что же там можно посеять?