Шестьдесят рассказов

Бартелми Доналд

К. входит в большую художественную галерею, расположенную на Пятьдесят Седьмой стрит, в Фуллер-бил- дине. Его сопровождение состоит из нескольких леди и джентльменов. В галерее выставлены работы некоего гео- метриста. К. оглядывает огромные, несколько теоретического плана полотна.

– Ну что ж, мы, по крайней мере, можем быть уверены, что у него есть линейка.

Сопровождающие чуть не валятся от хохота. Люди со смехом повторяют друг другу реплику К.

Художник, стоящий за спиной хозяина галереи, смотрит на К. с нескрываемой ненавистью.

К. в недоумении от своих детей.

Дети плачут. Детей несколько: мальчик лет четырех, другой мальчик чуть постарше и маленькая девочка, очень хорошенькая, в

джинсах, и все они плачут. На траве лежат разнообразные предметы: электрический поезд, книжка с картинками, красный мячик, пластмассовое ведерко, пластмассовый совок.

К. недоуменно хмурится на детей, чья скорбь не связана ни с каким конкретным, доступным невооруженному глазу источником, но кажется беспричинным, обобщенным, абстрактным страданием. Чуть в стороне от детей стоит их мать, затянутая в хипстеры, изготовленные вроде бы из множества половинок зефира, щедро усыпанных бриллиантами, но, может, это и не так, я очень плохой наблюдатель. К. поворачивается к ней.

– Поиграй с ними,- говорит он.

Мать - мать десятерых детей - бесстрастно предлагает, чтобы К. сам «поиграл с ними».

К. подбирает с земли книжку с картинками и начинает читать ее детям. Тут же выясняется, что книжка написана по-немецки. Скорее всего, ее оставил здесь какой- нибудь иностранный посетитель. Однако К. непреклонен.

– А ист дер Аффе, эр исст мит дер Пфоте. («А» - это обезьяна, она ест лапой.)

Дети продолжают плакать.

Сон.

Апельсиновые деревья.

В небе, над головой, непрерывный поток странных летательных аппаратов, сходных по форме с кухонными принадлежностями: противни, дуршлаги, хлебные доски.

Эти сверкающие алюминием устройства летят, чтобы завершить бомбардировку Сиди-Мадани.

Ферма в горах.

Дела, (рассказ одного из помощников)

«И надо же было случиться, чтобы как раз в этот момент одновременно вызрела уйма дел, находившихся до того в подвешенном состоянии, дел, мимо которых мы не могли пройти, и все они, так сказать, оказались на передней конфорке, кипят и булькают. И мы не могли найти К. Никто не знал, где он. Мы и туда, мы и сюда, только что с собаками не искали. Но он - считай, что испарился, ушел, не сказав куда. А это самое дело, окотором я говорю, было важнее и неотложнее всех остальных вместе взятых. Критически важное. Ну вот, мы стоим там и думаем, что же нам теперь делать-то? Совсем издергались, потому что эта штука, она же была действительно… А тут пришел К. и разобрался с ней одним коротким телефонным разговором. Один звонок по телефону!»

Детство К. по воспоминаниям его бывшей учительницы.

«Он был очень активным мальчиком, очень способным, очень прилежным, очень внимательным, очень добросовестным. Но в этом нет ничего необычного, то же самое я могла бы сказать о многих наших бывших учениках. Да и что же может быть необычного в этих качествах, ведь это, в конце концов, как раз те качества, которые мы стараемся в них выявить, качества, которые мы поощряем. А вот что былов К. необычного, так это его жалостливость, очень редкая для мальчика такого возраста, они ведь считают это качество «девчоночьим», изо всех сил стараются никак его не выказывать, если даже имеют. Но я отлично помню, что у К. эта черта характера проявлялась очень отчетливо. Я бы даже сказала, что это было его главным достоинством».

Разговаривая один на один с официантами, он…

– Салат из одуванчиков с беконом. Да, пожалуй, так.

– Rysstafel

[8] .

– Вареная утка.

– Бобовое пюре.

– Жареная треска кусочками.

К. объясняет тактику.

«Это методика того, как не разрушить долго вызревавшую ситуацию или, наоборот, как сломатьее, если окажется, что за время вызревания ситуация изменилась, превратившись в такую, чей смысл и возможные последствия

принципиально отличны от тех, какими они были вначале. Я хочу сказать, что в этом бизнесе все постоянно изменяется (обычно к худшему), и вы обычно хотите сделать вид, что не отслеживаете эту конкретную ситуацию слишком уж внимательно, что вы не уделяете ей особого внимания - до того момента, когда вы будете полностью готовы сделать свой ход. Само собой, это удается далеко не всегда. Иногда вас просто стирают в порошок, сносят с лица земли, расшибают вдребезги, тогда вам только и остается, что безразлично пожать плечами и выкинуть всю эту историю из головы».

К. в своей собственной роли.

«Иногда мне кажется, что не имеет ровно никакого значения, что именно я делаю и как, что мне вполне достаточно существовать, сидеть где-нибудь, например в саду, и наблюдать за тем, что попадает в поле зрения, за всякими маленькими событиями. В другие моменты я отчетливо сознаю, что все, что я сделаю или не сделаю, может оказать воздействие на судьбы других людей, возможно - большого количества других людей, что на мне, как и на всех нас, лежит ответственность за наилучшее использование дарованных нам талантов в борьбе за всеобщее благо. А потому отнюдь не достаточно сидеть в этом самом саду, при всей приятности и успокоительности подобного времяпрепровождения. Мир полон нерешенных проблем, ситуаций, требующих осторожных, разумных, продуманных действий. Возьмем, к примеру, Латинскую Америку».

Как предприниматель.

Первоначальная смета прокладки нефтепровода по дну Северного моря была значительно превышена. Все с нетерпением ждали, что же он скажет об этом затруднении, которое явным образом таило угрозы для всех ответственных за дорогостоящие просчеты, которые многим представлялись непростительными.

Он высказался предельно кратко: «Очень трудный грунт».

С молодежью.

Бродя по улицам безвестных городов, К. оказывается среди молодежи. Узкие, кривые улочки словно нарочно придуманы для этих молодых людей, наполнены ими, принадлежат им. Они везде, они отдыхают на поребриках, со своими гитарами, маленькими радиоприемниками и длинными волосами. Они сидят на тротуарах, спиной к спине, закинув лица в небо. Они неумолимо стоят на перекрестках, в дверных проемах, или подпирают подбородки руками в окнах, или маленькими кучками сидят на корточках в том месте, где тротуар встречается со стенами зданий. Улицы кишат молодыми людьми, которые ничего не говорят, почти не интересуются окружающим, отказываются назвать себя. Их очень много, они заполнили все улицы; свернув за угол, ты непременно видишь, как уходят вдаль их ряды, выплеснутые аркадами и площадями, немо взирающие.

Он обсуждает французского писателя Пуле.

«Пуле не хочет ограничиваться разговорами о «схваченном моменте». Вопрос состоит скорее в том, чтобы, я цитирую, «распознать в мгновении, которое рождается и умирает, которое прорывается из небытия и заканчивается сном, плотность и глубину значимости, связываемые обычно только с существованием во всей его полноте и длительности».

Пуле не строит этическую систему, не дает советов, а только излагает нечто, почерпнутое им из работ Мариво. Пуле взял нариводианский канон и выжал его насухо, получив в итоге сущность того, что можно было бы назвать мариводианской личностью, что, собственно говоря, Пуле и назвал мариводианской личностью.

Согласно Пуле, мариводианская личность - это человек без прошлого и без будущего, рождающийся наново в каждый момент. Эти моменты представляют собой точки, самоорганизующиеся в линию, однако важен именно момент, а не линия. Мариводианская личность как бы лишена истории. Ничто не следует из того, что было и ушло. Такой человек все время удивляется. Он не способен предсказать свои собственные реакции на события. События неизменно застигают его врасплох.Он живет в постоянном изумлении, у него постоянно перехватывает дыхание. Как следствие, его существование отличается яркостью, свежестью - весьма, по моему мнению, желательной. Цитаты из Мариво помогают Пуле великолепно описать эту свежесть.